прошлой ночью.
Когда я заметил, что на ней нет лифчика, я должен был уйти.
Вместо этого я стал тупицей, и мой тупой поступок разжег огонь внутри Каролины… огонь, с которым мне пришлось бороться, чтобы потушить его. Это была пытка — отказывать ей. Мои руки сжались в кулаки, когда я смотрел куда угодно, только не на ее тело в душе. Когда я мыл ее волосы, я не мог отказаться от нескольких быстрых взглядов. Ее идеальная, круглая попка была так близко к моему члену… предупреждая меня, но и искушая тем, как легко я мог бы наклонить ее и взять сзади.
И, черт возьми, это был охуенный вызов.
Я не уверен, что на нее нашло прошлой ночью — точно не я… к сожалению — но единственный раз, когда я видел ее с такой стороны, была ночь, когда я лишил ее девственности.
Я не мог…
Я не могу.
Потерять Каролину пугает меня больше, чем любовь к ней.
Мои руки должны остаться при мне, чтобы она осталась в моей жизни.
Мягко закрыв за собой дверь, я выхожу в коридор и направляюсь в свою комнату.
— Доброе утро.
Я замираю от резкого утреннего приветствия.
Вот дерьмо.
Воздух становится густым, когда я поворачиваюсь на пятках, чтобы встретиться лицом к лицу с пастором Адамсом. Складки на его лбу и неодобрительное выражение лица подтверждают, что он думает, будто я совершаю позорный побег из комнаты его дочери.
Если бы он только знал.
Я выпрямляюсь и натягиваю веселую ухмылку.
— Доброе утро, пастор Адамс. — Я сглотнул, не давая себе добавить «Все не так, как кажется».
Чем короче будет наш разговор, тем лучше.
Слава Богу, что я вчера переоделся в треники.
То, что я в трениках, гораздо правдоподобнее указывает на то, что я спал в своей комнате, чем если бы я улизнул в костюме.
Моя ухмылка остается нетронутой, когда я дергаю головой в сторону комнаты Каролины.
— Я забежал, чтобы разбудить Каролину и спросить, что она хочет на завтрак.
— О, правда? — Его губы сжимаются в гримасу.
Он считает это враньем.
Я смотрю ему в глаза, доказывая, что я не грубый маленький засранец, который всю ночь трахал его дочь.
— Да, сэр.
Он качает головой в сторону, его лицо искажается в недовольстве.
— Что она сказала?
— Она неважно себя чувствует.
— Ей плохо?
Я киваю.
Каролина должна мне тонну печенья.
Я лгу проповеднику.
Ладно, Господи, это не полная ложь.
Она будет чувствовать себя дерьмово, когда проснется.
Он делает шаг к двери.
— Я должен проверить ее.
Моя рука вырывается, когда я бросаюсь ближе, чтобы не дать ему постучать в ее дверь.
— Она снова заснула и попросила разбудить ее через час.
Он пристально смотрит на меня.
— Почему бы нам тогда не позавтракать? Мы можем принести Каролине что-нибудь, когда закончим. Не очень-то весело есть в одиночку, а моя жена сегодня утром в спа-салоне.
Я отшатнулся назад, внезапная головная боль ударила в меня.
О, черт.
Только не посиделки за чашкой кофе с отцом моей фальшивой девушки.
Как мне выбраться из этого?
— Э-э, да, конечно, — бормочу я, понимая, что не могу отказаться, чтобы не выглядеть придурком. — Дайте мне одеться.
— Хорошая идея, — говорит он и останавливает меня, когда я разворачиваюсь. — Я предлагаю тебе воздержаться от блуждания по общественным коридорам без рубашки в будущем… особенно в воскресенье утром. Это неуважительно.
Я оглядываюсь на него.
— Спасибо за совет.
Я шаркаю в свою комнату, переодеваюсь в джинсы и рубашку, чищу зубы и спешу обратно в коридор, где он меня ждет. Я надеялся, что он меня бросил. Мы ведем светскую беседу, пока спускаемся на лифте в ресторан. К счастью для меня, у нас достаточно времени для беседы за чашкой кофе, поскольку наш рейс вылетает только во второй половине дня.
— Для человека, который много лет был близок с моей дочерью, а теперь встречается с ней, ты, конечно, не так часто появляешься, — говорит он, когда мы садимся за двухместный столик, и разглаживает салфетку на коленях. — Мы никогда не разговаривали один на один.
Он прав.
Даже в старших классах Каролина приходила ко мне домой, когда мы проводили время вместе. Иногда ее родители знали о ее местонахождении, а иногда она говорила им, что занимается в библиотеке.
Точные слова Каролины о том, чтобы провести время у нее дома, после того как я предложил это, были такими:
— Нам придется сидеть в гостиной на разных диванах и смотреть документальный фильм о грехе секса до брака.
Проповедник — человек старой закалки. Он примерно ровесник моего отца, но, в отличие от моего отца, его возраст виден. Он стройный человек, который постоянно носит мокасины, а его каштановые волосы украшены седыми прядями. Сколько я себя помню, он был проповедником в городской церкви. Это религиозная семья со строгими правилами и глубокими ценностями. Он хороший человек, который, наверное, был бы более приветлив ко мне, если бы мы с Каролиной не были такими близкими друзьями… а теперь паренем и девушкой.
Как мы собираемся «расстаться», чтобы я не выглядел как осел?
С моей репутацией все решат, что это была моя вина, и я буду выглядеть еще большим засранцем, разбившим сердце дочери проповедника.
— Нет, сэр, — отвечаю я на его замечание о времени один на один и делаю паузу, позволяя ему взять на себя инициативу в этой мучительной беседе.
— Ты не часто посещаешь церковь, — сурово добавляет он. — И не нужно называть меня сэром. Я Рик.
— Я был занят своей работой и школой…
Он прерывает меня:
— Ты и в подростковом возрасте не посещал церковь, за исключением праздников.
— Вы правы. — Не нужно оспаривать факты. Это только заставит меня выглядеть глупым.
Наш официант, Бобби, подходит к нашему столику, чтобы избавить меня от этой неловкости, и принимает заказ. Как только Бобби уходит, Рик возвращается к своему допросу.
— Есть ли для этого причина?
— Нет.
Бобби возвращается с кофе Рика и моим эспрессо — потому что мне положена дополнительная порция — и ставит их перед нами.
— Ваш заказ был принят и скоро будет готов.
Мы оба благодарим его.
— Как поживают твои родители? — спрашивает Рик, наливая сливки в свой кофе.
Я не знаю, какого разговора я хочу избежать больше — обо мене и Каролине или о моей дерьмовой семье.
— Хорошо. — Я делаю длинный глоток своего эспрессо, жалея, что не отказался от его предложения позавтракать. Мне следовало сказать ему, что я тоже плохо себя
