открыть дверь пошире.
— Что ж, я решил принять его приглашение, — сказал Хадсон.
Наступила пауза, продлившаяся почти минуту.
— Рановато для визита, вам не кажется? — наконец спросила Леопольда.
Он собирался ответить: «Не так уж рано, чтобы предпочесть стакан эля печальной перспективе сидеть под открытым небом, которое прорвало дождем», однако шипящая вспышка молнии, за которой погнался гром, сбила его с мысли. Хадсон посмотрел вокруг и понял, что на мир за пределами крыльца ван Реммов опустилась серость. Дождь усиленно барабанил по крыше и не собирался утихать.
Хадсон снова посмотрел на дверь, которая не открылась ни на йоту шире. Однако и не закрылась.
— Погодка сегодня уж очень неприветливая, — сказал он.
— Дождь пройдет, — холодно заявила Леопольда.
— Ваш брат дома?
— Он… — Леопольда замолчала. Хадсон услышал за дверью голос Августа ван Рема, тихо переговаривавшегося с сестрой. Он не понял, о чем они говорили. В речи Леопольды он узнал одно единственное голландское слово — nee, — что в переводе означало «нет». Август ван Ремм заговорил снова, его голос прозвучал настойчивее.
А затем снова наступила тишина, и в ней не было ничего, кроме грома и дождя.
Наконец дверь открылась.
Август ван Ремм стоял на пороге, а сестра держалась в его тени на некотором расстоянии.
— Простите, сэр, — дружественно произнес Август, кивнув. — Прошу вас, входите.
— Спасибо. Здесь немного сыро. — Хадсон вошел в дом, Август закрыл за ним дверь. Щелкнула задвижка. — Рад, что вы не заставили меня возвращаться в мою палатку в такой дождь. Клянусь, это настоящий библейский Потоп, — сказал Хадсон, стягивая с плеча сумку и опуская ее на блестящие половицы, выкрашенные в черный цвет.
— Мы не настолько жестоки, — улыбнулся Август. Его лицо освещала небольшая свеча в маленьком оловянном подсвечнике, который он держал в руке. На нем была белая рубаха с рюшами спереди, простые черные бриджи и черные туфли с серебряными пряжками.
— В такую непогоду вы запросто могли встретить на болотах свою смерть, — сказала Леопольда. Улыбка ее была такой же, как у брата, однако блеск ее темных глаз давал понять, что ей было совершенно наплевать на жизнь и смерть Хадсона Грейтхауза.
Она производила впечатление холодной женщины. Но очень красивой. Она была высокой и стройной, почти как ее брат. У нее были длинные блестящие волосы цвета вороного крыла, ниспадавшие ей на плечи и тоже с легкой проседью на висках. Лицо у нее было аристократическое, с сильными челюстями. Нос, как у брата, был тонким в переносице, но расширялся книзу, что придавало ей какого-то диковатого бунтарского духа. Ее брови изгибались и придавали лицу довольно надменное выражение. Взгляд также выражал пренебрежение. Кожа была белой, как тонкий фарфор, хотя у Хадсона бы язык не повернулся назвать эту женщину хрупкой. На ней было темно-фиолетовое платье, больше похожее на прямую ночную сорочку. На шее у нее висела нить черного жемчуга со вкраплениями фиолетовых камней — скорее всего, аметистов. Хадсон оценил эту женщину во всей красе, и довольно простое платье и простые серые туфли, которые она носила, нисколько не умалили ее величественности. Также он отметил, что Леопольда носила довольно длинные кожаные перчатки цвета черного дерева.
— Идемте, сэр, — позвал Август. — Гостиная здесь. Леопольда, не могла бы ты принести нам два бокала прекрасного «Де Хойберга», который доставили в прошлом месяце?
— Как пожелаешь, — проворковала Леопольда и направилась вдоль по коридору, минующему лестницу, что вела на второй этаж.
Хадсон подумал, что стоило бы взять свою заплечную сумку и не оставлять ее в коридоре. Хотя бы для уверенности, ведь два заряженных пистолета лежали именно там. Теперь, когда буря разразилась, его ребра перестали так назойливо ныть, однако на смену боли пришла тревога перед надвигающейся угрозой. Подобные предчувствия не раз спасали ему жизнь на поле боя как во время войны, так и во время работы на Кэтрин Герральд. Он послушал свою интуицию, взял сумку и последовал за ван Реммом по коридору к раздвижным дверям. По пути к гостиной ему бросились в глаза странные сколы, зазубрины и трещины на некоторых стенах, словно бы кто-то нанес по ним несколько ударов тяжелым молотом, желая раскрошить их.
— Вот мы и пришли, — сказал ван Ремм, отодвигая дверь. Они вошли в комнату с высоким потолком и камином, выкрашенным орнаментом из оранжевых, белых и синих квадратов, что недвусмысленно напоминало голландский флаг. Эти цвета сильно выделялись на фоне остального убранства, потому что другая мебель — диван, небольшой круглый стол, два стула рядом с ним, письменный стол, ковер, картины и их рамы, а также стены, на которых они висели, — все было выкрашено в приглушенные темные оттенки от болотно-серого до грязно-коричневого. В очаге потрескивал огонь, издавая шипение, схожее с потревоженным змеиным гнездом. Видимо, капли дождя падали в дымоход и вызывали этот звук. С потолка на длинной цепи свисала железная люстра, в которой горело шесть свечей.
Август ван Ремм поставил свою свечу на стол, после чего сел на диван и указал Хадсону на стул. Грейтхауз сел на предложенное место, положив заплечную сумку на ковер рядом с собой. Он отметил, что в гостиной два окна, но оба закрыты ставнями. Дождь барабанил по ним под аккомпанемент частых громовых раскатов.
— Временами у нас здесь свирепствуют ужасные бури, — заметил ван Ремм. Он открыл маленькую серебряную шкатулку, стоявшую на столе, и извлек оттуда черную сигару. — Курите? — спросил он, предлагая Хадсону угоститься. Когда тот покачал головой, ван Ремм зажег сигару от пламени свечи, выпустил струю дыма в сторону темного дубового потолка и закрыл шкатулку. — Итак, — приглашающе произнес он, — как продвигается ваше исследование, касающееся болотного чудовища?
— Я его так и не встретил. Однако прошло всего два дня.
— Стало быть, вы действительно верите в эту историю?
— Мне платят, чтобы я разобрался в том, во что верят горожане.
Ван Ремм задумчиво кивнул. Он выдохнул облако дыма и понаблюдал, как оно дрейфует по воздуху в сторону Хадсона.
— В таком случае я полагаю, вы останетесь здесь на какое-то время? — спросил он.
— Да.
— И как бы вы
