Верила, что все будет хорошо, деньги помогли, правда? – обнимая и целуя в небритые щеки супруга, женщина вытирала накатившие от нежданного счастья слезы. – Вот картошку без тебя стала копать…
– Сын с дочкой где?
– В Минск поехали, адвоката искать, – Наталья вытерла пыль со лба и тут же осунулась, заметив у забора группу незнакомых мужчин в штатском.
– Это с тобой?
– Да, Наташа, со мной. Меня не отпустили, как видишь, просто разрешили повидаться, проститься, взять кое-что на огороде…
– Ирод ты, несчастный! Проститься! Это как? – остолбенела Наталья. – Что взять на огороде? Картошку? Зачем это?
– Не волнуйся, я знаю, что делаю.
Беспалов, выждав несколько минут, дабы не мешать подследственному выяснить отношения с супругой, наконец дал команду двигаться прямо к Глузиным.
– Здравствуйте, хозяюшка! Наталья Павловна, если не ошибаюсь? – на правах знакомого после недавней добровольной выдачи денег первым вступил в разговор Турович.
– И вам не хворать, – отрезала Наталья, тотчас выпрямилась, замкнулась, постояла в нерешительности немного, а потом молча вошла в дом, чтобы не расплакаться и не схватить от нахлынувшего отчаяния за грудки непрошенных гостей.
Переборов уныние, арестованный направился в сторону огорода, прихватив у сарая лопату. Подоспевший Турович по узкой тропинке поплелся следом, и остальные товарищи в штатском во главе с Беспаловым не заставили себя долго ждать. Какое-то время Илья Исаакович тыкал лопатой в различные кочки огорода, обходя стороной лишь высохшую и не убранную пока ботву, пока, наконец, не нащупал то, что искал.
– Здесь.
– Давай, копай, что остановился в нерешительности? Кто-то картошку выкапывает, а тебе судьбой уготовано вырыть то, что награбил у честного народа. Другого случая больше не представится, – раздухарился Беспалов. – Включайте камеру, сейчас будет интересное кино.
Застрекотал мотор, и Глузин со всего размаху всадил лопату в сухую землю, несколько раз откинул плодородный слой, пока не образовалась яма глубиной в полметра, уткнулся в мягкую тряпицу, некогда служившую портянкой.
– Гражданин начальник, оно самое! – подследственный протянул грязный кусок ткани Беспалову.
– Разворачивай, не стесняйся!
Из развернутой портянки показалась небольшая жестяная банка из-под растворимого кофе, в которой покоились уже знакомые Беспалову золотые монеты царской чеканки.
– Сколько здесь, Глузин?
– Не могу знать, забыл… прости Господи… – простонал Глузин и сел на землю. За сегодняшний день он так устал, что готов был прилечь даже на тюремных нарах, не говоря уже про нагретую осенним солнышком плодородную земельку родного огорода.
– Господи, ведь расстреляют, ей-богу, расстреляют, – беспомощно застонал Глузин и зарыдал что есть мочи. Сгорбленный мужик долго тряс плечами, только уже беззвучно, пока Турович с Беспаловым пересчитывали отрытые золотые монеты.
33
С тех пор как арестовали Фиму, Аннушка потеряла всякий покой и сон. Днем она как-то спасалась неуемной материнской заботой о своих малолетних ребятишках, которые к началу учебного года вернулись из Молдавии, а ночью, как только закрывала глаза, тут же всплывали картины счастливой семейной жизни, в которой Фима окружал ее бесконечной теплотой и заботой. Как же теперь Аннушке хотелось все вернуть, исправив бесконечные женские капризы! Сколько, должно быть, страданий она причинила ему упреками в жажде иметь исключительно модную обновку! Отныне наиболее часто упоминаемой поговоркой у Аннушки стало: «Что имеем, не храним, а потерявши – плачем…» По ночам вчерашняя модница давала волю нахлынувшим чувствам и рыдала в подушку. Смятая постель превратилась в сырое месиво, но стирать соленую от горьких слез простыню не было никакого желания. Деньги давно закончились, женщина даже не сумела рассчитаться за последний месяц с молдавской няней. В холодильнике уже несколько дней было пусто, две недели кряду они с детьми ели одну картошку, которая тоже скоро закончится. После обыска в квартире Аннушка облазила все шкафы и антресоли в надежде найти хоть какую-нибудь заначку мужа, но тщетно – бритоголовые ищейки вынесли все подчистую. Предвидя такой поворот событий, Рыжикова пошла искать работу. Ей казалось, что все, чему она научилась по малолетству в колонии, теперь уж точно могло пригодиться, однако в таком небольшом городке, как Оршица, где все про всех все знают, Аннушка обошла все ателье, парикмахерские и кафе, но везде ей было отказано даже в месте уборщицы и посудомойки. Более того, идя по городским улицам, женщина постоянно чувствовала себя униженной и прокаженной, какие-то люди то и дело указывали на нее пальцем, обзывая воровкой и крича вслед нецензурную брань; более воспитанные прохожие перешептывались и сторонились, переходя на другую сторону. А подруги, с которыми Аннушка совсем недавно делилась последними сплетнями и журналами мод, и вовсе отвернулись, не желая поддерживать внезапно оказавшуюся в беде женщину ни материально, ни морально. Поняв истинную цену такой «дружбы», Аннушка, крепко сжав зубы, ничего хорошего не ждала, а привыкала терпеть во имя детей, коих надо вырастить, несмотря на тяжелые удары судьбы.
Дети, остро чувствуя потерю кормильца, стали вдруг тихими и послушными: младшая Роза исправно без истерик утром вставала и безропотно шла в детский сад, а старший Борис напрочь замкнулся в себе, переживая не только необъяснимо долгую командировку отца, но и по непонятным причинам объявленный ему в классе бойкот. А несколько дней назад мальчик и вовсе вернулся из школы с подбитым глазом и порванной курточкой. Какого-либо внятного объяснения произошедшего Аннушка не добилась, кроме возникшего вдруг у сына заикания в момент волнения. К тому же постоянное нервное напряжение вылилось в то, что десятилетний мальчик стал мочиться в постель. Рыжикова попыталась показать Бориса доктору, но в поликлинике женщину отправили искать лечение в столице.
Близкая к отчаянию Аннушка хотела было продать какие-то экстравагантные вещи знакомым, но те, обозвав спекулянткой, тоже отвернулись. Единственные, с кем можно было хоть как-то поддерживать отношения, так это с такими же «друзьями» по несчастью, то есть с женами арестованных по уголовному делу № 92. Однако и тут вчерашние ухоженные высокомерные дамы пытались с гордо поднятой головой пережить горе в одиночку, то ли в своеобразной защитной реакции не желая выносить сор из избы, не опускаясь до бабских сплетен, то ли от боязни быть отверженными женами сослуживцев мужа в том числе.
Оказавшись в полном вакууме, Аннушка собрала дорожную сумку из модных вещей, написала записку сыну с просьбой забрать Розу из детского садика на тот случай, если придется задержаться, и отправилась на вокзал. Рыжиковой пришла в голову мысль, что в соседнем Толочине вряд ли люди будут посвящены в особенности ее нынешнего положения.
От наступившей осени веяло если не финалом, то определенным завершением некоего жизненного этапа, из которого надо было выбираться без ощутимых потерь. Чтобы не встретиться ненароком
