— О, ладно. Так что же?
Он помотал головой:
— Не знаю, как и сказать об этом. Мне так стыдно. Я женат.
— Я знаю.
Она покачала головой.
— Боже! Неужели ты считаешь меня столь тупой?
— Откуда ты знаешь? Я никогда даже не намекал на это и не ношу обручальное кольцо с тех пор, как встретил тебя.
— Это очевидно. Одинокий мужчина попытался бы залезть на меня при первой же встрече. Но ты терпеливый. Зрелый. Скорее всего, женатый. Это первое.
— Я хотел залезть на тебя и в первую встречу, и во вторую, и в третью.
— Не совсем то. В тебе есть какая-то печаль, даже тогда, когда у тебя вроде бы все хорошо. Как будто тебе что-то нужно, а тебе этого не дали. Не секс, а любовь. Мне это говорит, что передо мной мужчина, несчастливый в браке.
— Это правда. Мне нужна любовь. И я мужчина, несчастливый в браке.
— Кроме того, я спросила.
— Что ты имеешь в виду — «спросила»?
— Спросила, в посольстве. Одна из секретарш ходит со мной в одну группу на йогу. Я сказала, что встретила реально классного парня, Роджера Ферриса. «Смотри, он женат», — сказала она. Поэтому я знала. Но в остальном обмана нет. Собственно, почему я и ждала так долго. Я хотела понять, стоишь ли ты того, чтобы с тобой связаться.
— Ты не зла на меня, что я сразу не сказал тебе, что женат?
— Нет. Рано или поздно ты сказал бы. Иначе я бы не согласилась лечь в постель с тобой. Нет, не так. Я бы все равно сделала это, но лучше так, как получилось. И ты собираешься бросить жену.
— Точно. Я попрошу ее о разводе. Я собираюсь поговорить с ней об этом, когда в следующий раз отправлюсь в Вашингтон.
— Тебе надо разводиться, Роджер, если ты несчастен. Но это касается лишь тебя, не меня.
— Сейчас я счастлив.
— Да, но не настолько, насколько мог бы, — сказала она, беря его за руку.
Она повела его в спальню. Рядом с кроватью стояла свечка. Она тайком поставила ее, когда осматривала комнату. Сейчас она зажгла ее.
— Обними меня, — сказала Алиса.
Феррис коснулся губами ее волос, потом губ и притянул ее к себе. Они стали целоваться, тем временем она принялась расстегивать ремень его брюк. Когда она стала стягивать с него брюки, он приподнял платье, проводя руками по ее коже.
Они скинули одежду в одну кучу, Роджер взял Алису на руки и аккуратно положил на постель, а потом посмотрел на нее, в свете свечи. Она скромно прикрыла грудь одной рукой, но потом опустила ее. Посмотрела на раны на его ноге. Бугры шрамов были похожи на небольшие кочки, мягкие на ощупь.
Она отдалась ему, его глазам, ласковым рукам и жару тела.
— Хочу тебя, — глухо сказала она сквозь прерывистое дыхание, наполненное желанием. Опустив руки вниз, она повела его к себе.
Он вошел мягко, но она потянула его к себе, глубже. Ее тело двигалось быстро, и она застонала от удовольствия. Прежде чем он успел сделать то же самое, их тела внезапно и одновременно достигли вершины блаженства. Он почувствовал, как она все туже обхватывает его, а потом сознание растворилось в пульсе страсти, вынесшем их обоих в наполненное светом пространство. Он положил голову на ее грудь, влажную от его поцелуев, и вслушивался в биение ее сердца.
Глава 10
Амман
Спустя несколько дней Хани вызвал Ферриса к себе. Роджер прибыл один, снова проехав по тому же изгибу дороги, ведущему к крепости, стоящей на склоне горы. Наверх его сопровождали два сержанта, шедшие так близко, будто они не охранники, а конвоиры. Впервые ему не пришлось ждать в приемной заместителя, его сразу проводили к паше. Что-то происходит, подумал Феррис. Не было никаких признаков того, что Хани был чем-то недоволен. На самом деле на протяжении всех этих дней он вообще ни слова от него не слышал.
Когда Феррис вошел в кабинет, он сразу понял, что дела плохи. В иорданце не было ни капли его привычного лоска. Он зарос щетиной, под глазами темнели круги, будто он не спал несколько ночей подряд. Хани жестом показал ему садиться в кресло по другую сторону стола, а не на диван, как обычно. Он подождал, пока дверь закроют, а потом еще немного, видимо, собираясь с мыслями.
— Мустафа Карами мертв, — холодно произнес иорданец. — Наш человек из Берлина. Его убили неделю назад.
Хани произнес это с нескрываемой яростью. Разочарование, боль, сожаление о потраченных впустую силах. Даже не столько скорбь по потерянной человеческой жизни, сколько по долгой работе многих людей, готовивших операцию, по человеческим жизням, которые мог бы спасти ее успех.
Феррис даже не знал, что и сказать.
— Кто его убил? — наконец спросил он.
— Мы считаем, что это один из его связных в «Аль-Каеде». Они сцапали его в Мадриде. А вот чего мы не понимаем, так это почему его убили, — сказал иорданец, глянув Феррису прямо в глаза. — У тебя есть идеи?
— Абсолютно никаких, — ответил Феррис после паузы, возможно слишком долгой.
— Абсолютно никаких. Это больше, чем простое «нет», и заставляет меня задать следующий вопрос. Зачем люди добавляют слова к простым словам отрицания? Когда можно просто сказать «нет», зачем говорить «абсолютно нет»? Странно, как думаешь?
— О'кей, Хани. Я выскажусь проще. Я не знаю, кто убил Мустафу Карами. Пока я не пришел в ваш кабинет, я не знал, что он мертв.
Хани все еще размышлял о смысле слов.
— В арабском что-то есть, сам знаешь, каждая фраза становится не совсем правдивой. Даже когда говоришь чистую правду. Наш язык — язык поэтов, а не инженеров. Но с английским проще. Это язык, состоящий из «да» и «нет». Если люди что-то добавляют, этому есть причина. Когда кто-то говорит мне: «Откровенно говоря, Хани…» или «Честно говоря, Хани…» — я всегда подозреваю, что мне лгут. Если бы мне хотели сказать правду, то не потребовалось бы этих слов, чтобы усилить фразу. Можно было бы сказать проще. Я прав?
— Да, Хани, вы правы.
— Но тебе я верю, в том, что ты сказал, что не знаешь, почему убили Карами. Откуда бы тебе знать? Если я сам не знаю.
— Спасибо.
— Однако, дорогой, мы это выясним. Это здорово, правда? Я и ты выясним, почему убили Мустафу Карами.
— И как мы это сделаем? — спросил Феррис.
Он занервничал и почувствовал, как сердце начало биться чаще.
— Допросим того, кто это сделал. Испанцы поймали его в Мадриде и передали нам. Его зовут Зияд. Он здесь уже почти неделю. Здесь, в тюрьме, прямо под этим зданием.
— Во Дворце призраков, — сказал Феррис. Иорданцы иногда так называли тюрьму, находящуюся под зданием штаб-квартиры УОР. Говорили, что однажды вошедший в эту тюрьму никогда не выходил обратно таким же, каким был.
