обходить его. Старший мастер-позументщик умер бездетным и не оставил вдовы, так что дом, как выморочное имущество, подлежал передаче городским властям. Магистрат Малого города, законный наследник, распорядился, чтобы парадный вход и ворота во дворе, а также все окна забили досками.
В конце концов, во второй этаж вселилась набожная и обедневшая вдова шляхтича Зерзавого из Рдесно со своей теткой Востровской. Картину на стене дамы прикрыли лиловым покрывалом с золотой бахромой. Здесь они пережили вторжение саксонцев и другие беды, которые бог, не вняв их молитвам, ниспослал на чешскую землю, на благочестивую чешскую шляхту и на ее духовных пастырей из Общества Иисуса.
Сведения о том, когда обе дамы умерли и которая из них отошла в мир иной раньше, а которая позже, имеются лишь в регистрационных записях близлежащей Влашской больницы, где они скончались в христианском смирении. Попечителю больницы они оставили свою запущенную, но просторную квартиру. Тот распорядился поставить в бывшей трапезной и одновременно мастерской фламандца двенадцать коек для детей, страдающих от лихорадки. Дети хотя и заглянули под вылинявшую лиловую тряпицу, но в остальном изображением Мадлички на стене не интересовались. Не мешали им и поблекшие рисунки на плитке в ванной.
О художнике и Мадличке напоминала лишь огромная лохань, уже без кружева, в которой дети, когда жар спадал, весело плескались.
О том, как долго продержалось здесь отделение Влашской больницы, можно судить, исходя из того, что в 1648 году здесь короткое время проживал полковник Кенигсмарка, швед Адельсверд со своей пфальцской любовницей в окружении мебели, привезенной откуда-то с Малой Страны. Адельсверд убрал полинявшую лиловую занавесь, и Влтавская мадонна развлекала этого лютеранина до тех пор, пока его пфальцская возлюбленная не пригласила каменщиков побелить трапезную, а вместе с ней и изображение голой женщины на стене. Картина тоже может возбуждать ревность…
Так случилось, что Мадличка исчезла со света и в образе картины.
После шведа Адельсверда и его любовницы дом снова опустел. Вновь надолго закрыли и заперли все ворота, но окна досками забивать не стали. Это привело к тому, что стекла в них повыпадали, и уже ничто не мешало ветру гулять по дому так же свободно, как и по всему Малому городу, где вплоть до окончания Тридцатилетней войны хозяйничала солдатня.
Но вот однажды вечером в покинутый дом на Янской горке проник через окно со двора старый бродяга с благородным именем Фердинанд, в прошлом — солдат Галласа. Он переночевал в опустевшей каморке пани Маржи. Осмотр дома он отложил на утро, потому что свечи у него не было, а если бы и была, он побоялся бы зажечь ее, чтобы снаружи не заметили света.
Утром бродягу не испугали ни прогнившие ступени, ни заброшенные залы и комнаты, ни паутина, ни дырявая крыша. Трапезная ему так даже очень понравилась, а от обломков мебели он пришел в настоящий восторг. Усевшись в расшатанное кресло, он задремал. Затем поднялся и снова через окно отправился в город.
Через окно он вечером и вернулся и остался жить здесь, потому что в этом доме он, наконец, обрел святой покой.
Он был счастлив. На старости лет ему принадлежал целый малостранский дворец! Стояло лето, и было тепло.
Он жил подаянием и скудными обедами для бедных, раздача которых происходила в городе. Он не привык есть много. Не будь он так худ, он не протиснулся бы через окошко во дворе.
Эта блаженная жизнь продолжалась лишь до наступления зимы. Бродяга замерзал. Ветер с Петршинского холма дул во все щели и продувал весь дом, от крыши до самого подвала. К холоду старый солдат был тоже привычен, но тут его неудержимо потянуло к теплым деревенским ригам, где он всегда спал прежде. Он даже соломы не мог принести сюда, боясь быть замеченным. Ведь солома тоже оставляет следы, которые могли бы привлечь любопытных!
Так как печи в обоих этажах пришли в негодность, он не мог затопить и обломками деревянной мебели.
Фердинанд был человек озлобленный. Он разозлился на весь дом и решил уйти отсюда, снова в вольный свет, в овины и стога и логова лесные, перед которыми можно развести костерок и обогреться ночью. Но этот дом, где летом ему так хорошо жилось, он никому не уступит! Мысль о костре в лесу подсказала ему, как отомстить ледяной крепости на Янской горке, а тем самым и всему свету, который превратил мушкетера в бродягу.
Окоченевшими руками он выломал доски из единственного оставшегося в прежней мастерской стола и отнес их в трапезную. За этим занятием он согрелся. Злорадно посвистывая, он на мелкие куски раздробил ногами все кресла, кроме одного, в которое осторожно опустился.
В голову ему пришло, что плохо вести себя так в отношении убежища, где он так долго жил в довольстве. Но он тут же сказал себе: «На неблагодарности мир держится!» Не может же он быть лучше Неблагодарности, этого столпа мира! А поскольку, бродя с нищенской сумой, он уже поджег, намеренно или ненароком, несколько сараев и стогов, в которых ночевал перед этим, он не мог не поджечь и этот холодный дом.
Уже не колеблясь, он поднялся с кресла и небольшими, изящными штабелями уложил разбросанные дрова. Тщательно высек искру, поджег штабеля дров и терпеливо ждал, пока они займутся. Когда взвились язычки пламени, он медленно спустился вниз, выскользнул через окно во двор, прокрался через небольшую площадь по круто поднимающейся вверх Влашской улице к самой Петршинской лестнице и оперся о стену. На улице было не так холодно, как в доме, хотя шел снег.
Вид на заснеженные Градчаны, на ощерившиеся башнями подступы к замку и на белые окраины города вдалеке за Влтавой оставил бродягу равнодушным. Не взглянул он и на розоватые кольца голубей, круживших в лучах утреннего солнца. Горделиво он ожидал, когда взметнется пламя над старым домом, осужденным им на погибель. Могущественным властелином чувствовал он себя.
Наконец, показался огонь. Было слышно, как падали балки. Рухнула крыша. Повалил серый, а затем черный дым.
Со всей округи сбегались местные жители с ведрами воды, опасаясь, как бы пожар не перекинулся к ним. Ферда тоже перебежал площадь и смешался с толпой. Мужчины топорами выламывали запертые ворота. Тем временем все внутри дома обвалилось. Было дымно, как в аду, лопались окна, и из них вырывались языки пламени.
Но из одного окна во втором этаже выплыла, не смешиваясь с дымом, сплошная огненная завеса, а в ней можно было различить нечто, напоминающее вытканный силуэт женского тела. Узким облаком завеса поднималась
