тебе чаю, мам?
— Было бы неплохо.
Две недели спустя, как раз перед самым Рождеством, мы с Оскаром поехали отмечать обретенную мной свободу. После случая с Салли вопрос о взаимоотношениях с женщинами стоял передо мной довольно остро, поэтому я отнесся к нашему предприятию не без опасений. Когда я жил в лесу, лишь один из тех уродов был способен к таким взаимоотношениям. Его украли в довольно приличном возрасте, и у него уже начался период полового созревания. Он не давал прохода ни одной девчонке из нашего племени. Остальные просто физически не могли вступать в половую связь.
Но в эту ночь я собирался заняться сексом несмотря ни на что. Мы с Оскаром выпили из горла для храбрости бутылку дешевого вина и отправились туда, где девушки делали это за деньги. Я попытался сказать, что еще девственник, но всем на это было наплевать. Все произошло даже быстрее, чем я думал. У нее была невероятно белая кожа, на голове — корона платиновых волос, и Правило — никаких поцелуев. Когда она поняла, что я ничего не умею, она просто положила меня на кровать, села сверху и сделала все сама. Мне осталось только одеться, заплатить ей и пожелать счастливого Рождества.
Когда настало утро с подарками под елкой и родственниками в пижамах, я почувствовал, что стою на пороге новой жизни. Мама и сестры не заметили перемены во мне, потому что хлопотали по дому, но отец явно что-то заподозрил. Когда ночью я вернулся домой, в гостиной стоял запах его «Кэмела», словно он поджидал моего возвращения и ушел в спальню, как только услышал шум машины Оскара. Весь день отец шатался по дому, как медведь, который почуял на своей территории другого самца. Косые взгляды исподлобья, ворчание, нарочитая грубость и затаенная неприязнь — полтора года до окончания школы, до отъезда в колледж, я жил в этой атмосфере. Мы старались избегать друг друга, редко разговаривали, он относился ко мне как к чужаку.
Я вспоминаю лишь два случая, когда он отрывался от своих мыслей и пытался поговорить со мной, и оба раза были тревожными для меня. Несколько месяцев спустя после того зимнего концерта он вновь завел разговор о женщине в красном плаще. Мы с ним сносили курятник, так как мама решила завязать с куриным бизнесом, ведь платить за мои занятия у мистера Мартина не требовалось. Отец задавал вопросы в перерывах между выдиранием гвоздей и отрыванием досок.
— Ты помнишь ту женщину с рассказом о ребенке и олене? — спросил он, отдирая очередную доску от каркаса. — Что ты об этом думаешь? Она говорила правду?
— Звучит невероятно, но мне кажется, такое могло случиться. По крайней мере, говорила она очень убежденно.
Криво усмехнувшись, он потянул плоскогубцами за шляпку ржавый гвоздь.
— То есть ты считаешь, что все это произошло на самом деле? А как ты тогда объяснишь, что она видела тебя?
— Я не говорил, что это было на самом деле. Я сказал, что она уверена в том, что с ней приключилась такая странная история. Но даже если предположить, что нечто подобное действительно с ней случилось, уверяю тебя, меня там не было.
— Может быть, был кто-то похожий на тебя? — он с силой налег на кусок стены, и она рухнула. Остался голый каркас, темный на фоне неба.
— Не исключено, — сказал я. — Я напомнил ей кого-то, кого она видела. Ты же сам говорил, что у каждого человека есть в этом мире двойник. Вот она и встретила моего двойника.
Отец посмотрел на остов бывшего курятника.
— Еще пара ударов, и дело сделано.
Он толкнул опору, сарай рухнул, мы погрузили доски в грузовик, и он уехал.
Второй эпизод случился примерно год спустя. Голос отца разбудил меня на рассвете, я пошел на звук и остановился у задней двери. Густой туман стелился над поляной, посреди которой по пояс в мокрой траве спиной ко мне и лицом к лесу стоял мой отец и звал меня по имени. В чащу вел темный след. Отец стоял с таким видом, будто спугнул дикое животное. Но я никого не видел. Когда я приблизился, в воздухе таяло, как диминуэндо, несколько раз повторенное слово «Генри». Потом он упал на колени, обхватил голову руками и тихо заплакал. Я незаметно вернулся в дом, а когда он вошел, притворился, будто читаю спортивные новости. Он подошел ко мне вплотную и в упор стал разглядывать мои длинные пальцы, державшие чашку с кофе. Мокрый пояс его халата волочился за ним по полу, как цепь за собакой. Промокший, взъерошенный и небритый, он казался намного старше своих лет, хотя, возможно, я просто раньше не замечал, что он стареет. Его руки дрожали, когда он вытащил из кармана халата пачку своего «Кэмела». Достал сигарету, попытался прикурить, но она, похоже, совсем отсырела. Тогда он скомкал всю пачку и бросил ее в мусорное ведро. Я налил ему кофе, но он посмотрел на него так, словно я предложил ему яду.
— Пап, у тебя все нормально? Ты выглядишь как-то странно.
— Ты…
Он наставил на меня указательный палец, словно хотел выстрелить в меня из пистолета. Но больше ничего не сказал. Это «ты» висело в воздухе все утро, и с тех пор он никогда не называл меня Генри.
Глава 12
Мы пошли в церковь, чтобы наворовать свечей. Даже среди ночи ее здание на Мейн-стрит, из стекла и камня, казалось значительным. Выстроена она была в форме креста, и потому, откуда к ней ни подходи, с любой стороны тебя встречала христианская символика. Десяток ступеней, огромные деревянные двери, оконные витражи с библейскими мотивами, отражавшие лунный свет, фронтоны, где прятались ангелы. Церковь напоминала огромный корабль, который нависал над нами и грозил раздавить по мере нашего приближения.
Мы со Смолахом и Крапинкой прокрались через кладбище, прилегавшее к восточному приделу, и пробрались внутрь через заднюю дверь, которую священники всегда держали открытой. Заключенное между длинными рядами скамей и сводчатым потолком пространство, казалось, имело немалую плотность и солидный вес. Правда, когда наши глаза привыкли к темноте, стало немного уютнее: и стены оказались поближе, и аркады — поменьше. Мы разошлись: Смолах и Крапинка направились в ризницу справа от алтаря, чтобы набрать толстых свечей, а я начал осматривать левую нишу в поисках тонких свечек. На кованой подставке в стеклянных плошках стояли рядами, как солдаты, десятки свечей. Ящик для пожертвований, когда я постучал по его металлическому брюху, отозвался
