Дэй, — поправил я ее.
— Точно. Генри. Вы отлично играете.
— Спасибо, — я повернулся к своим родителям, которые уже собирались уходить.
Возможно, мой профиль или движение, с которым я отвернулся от нее, что-то соединили в ее голове, она глубоко вздохнула и поднесла пальцы к губам:
— Это же ты! Ты — тот самый мальчик.
Я недоуменно покосился на нее и улыбнулся.
— Мы виделись с тобой той ночью, в лесу. На дороге. С оленем, — она говорила очень быстро и возбужденно. — Ты что, не помнишь? Ты там был еще с двумя мальчиками. Восемь или девять лет назад. Ты, конечно, подрос, и все такое, но ты — это точно был ты! Я тогда сильно ударилась головой, когда сбила оленя, и сначала подумала, что ты мне мерещишься. Я много раз вспоминала о тебе.
— Не понимаю, о чем вы говорите, мэм, — я шагнул в сторону, собираясь уйти, но она вцепилась в мою руку.
— Это ты! Ты вышел из леса…
Я заорал так, что все замолчали. Любой бы заорал на моем месте, но я-то заорал нечеловеческим голосом! Я думал, что уже утратил и эту способность, но нет. На помощь пришла мама.
— Оставьте моего сына, — резко сказала она. — Зачем вы схватили его?
— Слушайте, леди, — сказал я. — Я вас не знаю.
В разговор вступил мой отец:
— Что тут происходит?
Глаза женщины вспыхнули гневом:
— Я видела вашего сына. Однажды ночью я ехала по лесной дороге и сбила оленя. Я не знала, что делать дальше, и вышла из машины, чтобы оглядеться…
Она перевела взгляд с отца на меня:
— Из леса вышел этот мальчик. Ему тогда было лет семь или восемь. Ваш сын. И он удивил меня еще больше, чем тот сбитый олень. Возник ниоткуда, подошел к лежавшему на обочине зверю и стал дуть ему в морду. Потом положил руку на голову, и олень очнулся. Вскочил на ноги и убежал. Это была самая невероятная вещь, которую я видела в жизни.
Я понял, что она описывала реальное происшествие. Но я никогда с ней не встречался. Я знал, что иногда некоторые подменыши оживляют животных, но сам этими глупостями никогда не занимался.
— Я очень хорошо рассмотрела этого мальчика в свете фар. Гораздо лучше, чем двух его друзей, которые стояли в темноте. Это был ты. Кто ты такой на самом деле?
— Мы незнакомы.
Моя мать явно разозлилась, и голос ее прозвучал сурово:
— Это не мог быть Генри. Послушайте, однажды он и правда сбежал из дома, но после того случая я глаз с него не спускала. Он никак не мог оказаться в лесу ночью.
Из голоса женщины исчезла агрессивность, но она цеплялась за последние доводы своего разума:
— Он посмотрел на меня, а когда я спросила, как его имя, убежал. И с тех пор я…
Мой отец официальным тоном, который он довольно редко использовал, произнес:
— Извините, но вы, скорее всего, ошибаетесь. На свете много похожих людей. Возможно, вы видели кого-то, кто немного напоминает моего сына. Мне жаль, что так вышло.
Женщина заглянула в его глаза, надеясь найти там понимание, но в них было лишь вежливое сочувствие. Отец взял красный плащ из ее рук и изящно подал его. Она сунула руки в рукава и вышла, не сказав больше ни слова и даже не оглянувшись.
— Ну, что вы скажете? — спросила моя мать. — Что за бред! По-моему, она просто сумасшедшая.
Краем глаза я заметил, что отец изучающе смотрит на меня, и мне это не понравилось.
— Может, поедем уже отсюда?
Когда мы выехали из города, я решил объявить о своем решении:
— Я сюда больше не вернусь. Никаких концертов, никаких репетиций, никаких уроков, никаких сумасшедших с их дурацкими историями. Я ухожу.
Сначала мне показалось, что отец сейчас даст по тормозам и съедет на обочину, но он зажег сигарету и позволил матери первой начать разговор.
— Генри, ты прекрасно знаешь, что я думаю по этому поводу..
— Ты слышал, что сказала та леди? — встряла Мэри. — Она думала, что ты жил в лесу.
А ты ведь даже зайти туда боишься, — присоединилась Элизабет.
— Это твои мысли, мам, а не мои.
Отец неотрывно смотрел на белую полосу на дороге.
— Ты чувствительный мальчик, — продолжала мама, — но ты же не позволишь какой-то женщине с ее дурацкой историей разрушить твое будущее. Неужели можно выбросить восемь лет учебы псу под хвост из-за какой-то глупой сказки?!
— Это не из-за нее. Просто мне все надоело.
— Билл, почему ты молчишь?
— Пап, я устал от всего этого. Занятия, занятия, занятия… У меня пропадают все субботы. В конце концов, это же моя жизнь.
Отец глубоко вздохнул и забарабанил пальцами по рулю. Это был сигнал для остальных членов семьи, что разговор закончен. Дальнейший путь мы проехали в полном молчании. Ночью я слышал, как мои родители разговаривают на повышенных тонах, но так как острота моего слуха сильно снизилась, почти ничего не разобрал. Время от времени до меня доносились только отцовское «черт возьми» да всхлипывания матери. Около полуночи отец, хлопнув дверью, вышел из дома, и вскоре послышался шум отъезжавшей машины. Я спустился, чтобы посмотреть, как там мама, и застал ее в кухне. На столе перед ней стояла открытая коробка из-под обуви.
— Генри, уже поздно, — она перевязала стопку писем лентой и положила их в коробку. — Эти письма твой отец писал мне раз в неделю, когда был в Северной Африке.
Я знал семейную историю наизусть, но она опять завела эту шарманку. Им было по девятнадцать, отец ушел на войну, а она, беременная, жила со своими родителями. И там же родился Генри, потому что отец еще не вернулся с фронта.
Мне сейчас было почти столько же, сколько ей тогда. Но если считать годы, проведенные мной в лесу, я годился ей в дедушки. Но она, в свои тридцать пять, рассуждала как старуха.
— Когда ты молод, тебе кажется, что жизнь прекрасна, потому что чувства твои остры. Когда все хорошо, ты будто паришь, словно птица, а когда случаются неудачи, тебе кажется, что мир рушится, но потом опять все становится хорошо. Я уже далеко не девочка, но еще не забыла, что значит быть молодым. Конечно же, это твоя жизнь, и ты вправе делать с ней все, что захочешь. Я надеялась, что ты станешь знаменитым пианистом, но ведь ты можешь стать и кем-то другим. Раз у тебя больше не лежит душа, что уж тут поделаешь… Я понимаю.
— Хочешь, я налью
