в мизансценах и заверить его, что я точно все поняла: точно-точно, нет, еще раз повторять не надо.
И все это время рядом со мной была Манон – не Манон Софи, а моя собственная Манон, девушка, которую сочинила я и которая, как я смела надеяться, окажется более реальной. Она не шла у меня из головы – не только ее слова и музыка, но и ее смех – тот, которым она смеется, когда ей на самом деле не очень-то весело; ее многозначительная улыбка, которая сводит мужчин с ума; ее манера затихать в гневе; ее страсть к плотским утехам. Словно это был наш с ней общий секрет, который она нашептывала мне, горячо дыша в ухо, – и я не могла сдержать улыбки.
* * *
Наконец остался всего час. За кулисами стоял шум и гам. Губные трели, арпеджио, обрывки арий, одна и та же музыкальная фраза, повторяющаяся снова и снова, – та, которая вызывает наибольшую тревогу. Из переполненных гримерок выбегают артисты, стремясь вырваться то ли из густого облака лака для волос, распыленного в тесной комнатушке, то ли из общества какой-нибудь сопрано, считающей, что она-то гораздо талантливее остальных, и демонстративно напевающей фрагменты своей партии. В коридорах не протолкнуться: груды поломанной мебели и вешалки для костюмов, разбросанный реквизит, оставшийся от предыдущих постановок; и среди всего этого хлама полуодетые певцы – лежат, положив руки на животы, и дышат.
В закулисье гламура нет. Все деньги уходят на фасад, на то, что видит зритель, который за это платит. А закулисье – это длинные коридоры, голые стены, бетонные полы, тянущиеся на виду трубы и лампы дневного света. Но именно в закулисье есть что-то неизъяснимо прекрасное. Что-то живое. Словно электрический разряд, это что-то проскакивает между тобой и любым другим человеком, с которым ты встречаешься глазами. Вы чувствуете одно и то же. Оно где-то в стенах. В бетонных полах. В костюме, который ты надеваешь, с ярлычком на изнанке, где значатся имена людей, которые носили его до тебя. Вся эта энергия, весь этот напор – они звенят в каждой твоей клеточке. Пощипывают кожу. Бьются где-то глубоко внутри тебя, в самой сердцевине. И ты вдруг ясно понимаешь, что именно это и значит быть живым и что до этого момента ты и не жил. Ничто не может с ним сравниться – с этим возбуждением, с пониманием того, что рядом, за стеной, люди, которые пришли, чтобы тебя услышать. Которые не прервут на полуслове, а будут тебе внимать. Эти люди не требуют от тебя совершенства, хотя ты стараешься его достичь. Они хотят услышать от тебя что-то настоящее. Осмысленное. То, что изменит их представления, мысли и чувства, пусть даже совсем немного. И в твоих силах дать им это. Там, за пределами сцены, все решится в одно мгновение, и зависит это только от тебя.
Гримерка мне досталась общая с девочками из «Фигаро». Они красились при свете голых лампочек и перемывали кости однокурсницам – всем подряд.
– Представляешь, у Софи ларингит, – обсуждали они. – И она с ларингитом целую неделю пела! Сегодня она ходила к лору, и он сказал, что для связок это не прошло бесследно.
Первым делом основа, все аккуратно промазать, словно стену шпаклюешь, – надо создать ровную бесцветную поверхность, на которую можно будет наносить краску.
– Фрэнки говорит, что выступать с ней – одно мучение. Он тебе не говорил, что она не позволяет ему ее целовать? Вместо этого заставляет класть на губы большой палец и сосет его. Вот дура! Я бы его поцеловала, будь у меня хоть малю-усенькая возможность.
Румяна, тени на веки, жирные стрелки, несколько слоев помады. Макияж, который будет виден даже с последних рядов. Если смотреть вблизи, мы кажемся пародией на женщин, но из зала все выглядит естественно. А то, что было бы естественно для нас, оттуда выглядело бы как детский рисунок: вместо головы – шар, лицо без единой черты, блеклое, гладкое и безглазое.
– А ты знаешь, что Софи недавно воцерковилась? А заодно восстановила девственность.
– Восстановила девственность?!
– Да. Теперь она верующая и целомудренная. Не спрашивай, что за бред.
Мы влезаем в костюмы. Помогаем друг другу застегнуть все молнии и пуговицы. Замазываем консилером родинки на спинах.
– Эми видела? Она на этой неделе каждый вечер косячит на до́ третьей октавы. И, видимо, так из-за этого переживает, что ее тошнит целыми днями.
Обо мне тоже сплетничали – первокурсница, а туда же. Время от времени кто-нибудь заходил поглазеть на меня, проверить, не трясутся ли у меня поджилки. На репетициях они меня видели в зале, с карандашом и партитурой в руках, но никогда не слышали, как я пою. Мне предстояло выходить на сцену последней. Позже, когда я запою, они набьются за кулисы, чтобы послушать. Всем здесь интересно, что во мне такого.
И вот уже 19:25. Артисты – на сцену, разговоры прекратить. Одна из девушек сидела на диване и, закрыв глаза, грызла яблоко. Другая лежала на полу и бормотала: я певица я женщина я сильная я нервничаю я спокойна я свободна я… Пролистав программку, я увидела вставку, сообщающую о замене: «В связи с болезнью Софи Митчелл не сможет…» Я закрыла глаза и стала проговаривать про себя свой текст – один раз, второй, третий.
Наступило время «Фигаро», и я осталась одна. Впервые после нашего телефонного разговора я вспомнила о Максе. Представила, как он сидит где-то там, в зале. И скоро услышит меня. К горлу подступила тошнота, словно где-то в желудке открылся люк, но я запретила себе раскисать. Не время думать о посторонних вещах.
И вот нас вызывают к кулисам. Темнота. Сцена, предшествующая нашей, заканчивается, публика аплодирует. Пыхтение Фрэнки, шумное и тяжелое, влажная ладонь, которой он касается моей руки, и говорит: «Ну, оттянись там». А я ему: «Ты тоже».
Я знаю, что публике рассказали про Манон, – это написано в программке: она убежала с обедневшим шевалье. Думала, они смогут прожить одной любовью, но скоро поняла, что хочет большего. Ее манят развлечения, богатство, красивые вещи. И вот появляется богач де Бретиньи, который жаждет заполучить Манон и взамен готов дать ей все, чего она пожелает. Но есть загвоздка: Манон не должна говорить шевалье, что его отец, не одобряющий их связи, нанял людей, чтобы те похитили сына сегодня же вечером. Ее возлюбленного заберут, и она обретет свободу. В этой сцене, перед самым вторжением похитителей, она одна в каморке, где живет с шевалье. Ей нужно выбрать между двумя мужчинами: предупредить
