сыр или отварную говядину, потом закручивала в жгут, сворачивала в спираль и снова расплющивала полированной деревянной палкой. Оставалось смазать яичным желтком, посыпать черным кунжутом и спрятать в печи.
Наверно, очень голодной была – показалось, что не пробовала катламы вкуснее даже в доме тети Хусы. Слоистые кусочки таяли во рту, корочка хрустела. Ай, хороши!
Лепешек нужно много, как будут готовы Вакид сам отнесет их на базар и продаст. Заодно выслушает местные сплетни, передаст весточки нужным людям.
Шадар вернулся под вечер – мрачный, на меня едва посмотрел, долго совещался о чем-то с Вакидом, может, просил еще нас приютить в долг. Я не осмелилась спросить, подносила еду тихо, как мышка, расслышала лишь одно слово – "отомщу паршивой собаке!" – потом шмыгнула в каморку Эмель и уже от нее узнала, что завтра назначена моя свадьба.
Вот тогда сердце забилось птицей в силках, скоро охотник придет и кто знает, что у него на уме – свернет добыче голову или обрежет крылья для забавы.
В сумерках я вышла во двор и увидела, как старшая жена Вакида разминает Шадару спину и плечи, накладывает повязку с мазью. На смуглой коже виднелись ссадины и кровоподтеки. Душу кольнула обида – мне довериться не захотел, так еще и гонит.
– Иди к себе, Мариам! Нечего тут стоять. Или приглядываешь кувшин на завтра?
Я не сразу поняла, о чем говорит Шадар. Потом вспомнила, что в Саржистане неугодных женихов девушки высмеивают, разбив на пороге перед гостем глиняную посудину. Для мужчины это большой позор. А мне в чужом городе, в чужом доме и не поможет…
И все же попыталась его образумить.
– Если тебе нездоровится – какая свадьба? Зачем спешить?
Шадар вздохнул, опустил голову, будто морщился от боли.
– Завтра важный день, Мариам. И ночь впереди долгая, мне надо закончить дела.
– Ты куда-то уходишь? – насторожилась я.
– Враг моего врага – мой друг, – загадочно усмехнулся Шадар. – Недаром Аллах ему жизнь сохранил. Должно быть для моей мести.
– О ком ты? – недоумевала я.
Шадар дернул плечом, показывая, что лечение пора прекращать. Сабха безмолвно собрала свои тряпочки и притиранья, подала ему рубашку с широким вырезом. Я словно на месте застыла, вдруг охватил страх, что Шадар уйдет в ночь и не вернется, а мне придется погибать в Тугабе одной.
Долго заснуть не могла. Искала в себе искорки того огня, что когда-то загорался при встрече с палестинцем. Одни угли остались, еще страх и покорность.
Утром за мной пришла целая делегация женщин, повели в баню – низенькое помещение с глиняными стенами и отсыревшим потолком. Пожилая родственница Вакида велела раздеться и без стеснения рассматривала, как овцу на базаре – зубы, грудь, живот, бедра. Выйдет ли добрый ужин щедрому господину… Потом, удовлетворившись осмотром, натянула на морщинистые руки суконные рукавицы и принялась меня усердно тереть, пока Эмель подливала горячую воду в таз и разводила в баночке хну.
Напрасно я убеждала, что могу помыться сама, тетушка Сефиет скоблила меня с такой яростью, будто желала подготовить невесту на ложе султана. Да еще покрикивала:
– Повернись! Подними руку, губы не кусай и не вздумай плакать, время не пришло. Стой смирно, розовое масло дорого стоит, нельзя ни капли мимо пролить.
Эмель принесла скромное белое платье, очевидно, свое – свадебное и два платка. Скрывая смущение за ношеный наряд, принялась меня громко расхваливать:
– Какая ты красавица, Мариам! Твой муж должен тебя хорошо наградить после первой ночи.
Я равнодушно кивнула и стойко вытерпела дальнейшие ритуалы: затейливо уложить волосы, нанести румяна на лицо. Казалось, не меня готовят к брачному ложу, а украшают глупую куклу.
Помню, что праздник начался вскоре после того, как из дальней мечети прозвучал громкий протяжный зов в знак завершения молитвы. Вакид свернул коврик и начал поспешно распоряжаться, с тревогой посматривая на ворота. Женщины расстелили ковры, носили кушанья, бранили непоседливых ребятишек.
Шадар пришел с полуслепым стариком, которого насмешливо назвал почтенным имамом. Он и соединил наши руки, толком не разглядев наших лиц. Нелепый спектакль. Даже документ из местной администрации о браке показался подделкой. Все равно я не знала местного языка.
У меня горло сжималось, не могла даже кусочек душистого кебаба с шампура поглотить, зато Шадар напротив повеселел, перекладывая на мою тарелку яблоки и орехи в меду, другие неизвестные лакомства. Глаза у него были воспаленными после бессонной ночи, плечо болело, недаром морщился, если хотел поднять правую руку.
Где-то далеко в городе послышалась стрельба, в небе над улицей пронесся вертолет. Вакид забеспокоился, отвел Шадара в сторону и долго что-то доказывал, тыча пальцем в своих жен и детей. Я поняла, что надолго мы здесь не останемся. Эмель протянула мне половинку груши.
– Ешь, а то совсем ослабеешь! Сейчас муж тебя в спальню поведет, свалишься ему под ноги, а у него рука больная, как поднимет? Заботиться надо о муже. Больше тебе не на кого надеяться.
Наконец мы с Шадаром остались одни в сумрачной комнате. Через маленькое окошко пахло дымом из печи и тушеной говядиной с бобами. В городе раздался взрыв, у нас во дворе закричали испуганные куры и дети. Я забилась в угол, стала плакать и жаловаться.
– Зачем ты все это устроил? Не хочу так! Ничего не хочу.
Шадар грубовато стащил с меня никаб и развернул к себе.
– Деньги я раздобыл, завтра уедем. Найду для тебя чудесный домик с цветущим садом. Будем жить мирно, нас никто не найдет. Представь – плодовые деревья под окнами, ты сядешь на скамеечку почитать книгу, а я принесу тебе блюдце с алычой.
– Правда? И ты больше не поедешь на войну? – прошептала я.
– Останусь с тобой, Мариам. Без тебя ничего не нужно.
Он поцеловал меня торжественно, словно принося клятву. Я закрыла глаза и уже спокойно позволяла дальше снимать с себя одежду. Шадар знает мое тело, он уже много раз прикасался ко мне, не нужно стыдится.
Я смутно понимала, что не всегда он будет таким нежным и чутким, поэтому старалась запомнить каждое ласковое слово, каждый счастливый вздох. Разве я прежде не томилась от любви к этому мужчине? Сейчас он прижался колючей щекой к моей голой груди и жесткой ладонью медленно оглаживал живот. Шадар не спешит. Хочет, чтобы я сама потянулась к нему, допустила до себя.
Эмель права. Больше мне не на кого опереться, значит, должна быть послушной. Чтобы выжить и вернуться домой. Только где теперь мой дом? Не осталось ни маминого чемодана, ни заветной отцовской карточки. Тетя Хуса,
