могли иметь совсем иные цели. Я кое-что знаю про Блаватскую и Кроули. Они были двинуты на идее временных циклов. То есть, заканчивается одна эпоха, в которой одни законы, начинается иная, в ней будут жить по-новому. Потому-то Гитлер и перся с учения Блаватской.
— А тут?
Я налил ещё.
— И тут могло быть как в песне Пугачевой про мага-недоучку.
«Сделать хотел грозу,
А получил козу.
Розовую козу
С желтою полосой».
Так что может твои спутники сейчас среди неандертальцев, а может только нас и выкинуло в прошлое, а остальные остались. А может — там уже вообще ничего нет.
— То есть?
— Читал я одну книжку, там парня в прошлое в командировку отправили, чтобы он чуть-чуть переменил историю. А парень перестарался, история пошла по иному пути. Так там, в будущем, всё на хрен исчезло. Я вспомнил, когда ты про серый туман сказал. В той книжке то же самое было. Так что хрен с ними.
Максим поглядел на меня с некоторым непониманием.
— Но ведь мог кто-то оказаться и приблизительно в этом времени? И ломануться к нашим врагам…
Я отметил, что Максим сказал «нашим». Базар-то я вел не просто так. Надо ж было поглядеть, как человек воспринимает окружающий мир. Ладно. Я продолжал:
— И что? Если кто и попал раньше меня, то либо пропал, либо спрятался. Я историю более-менее знаю, отличий от известного мне варианта не заметил. А если позже… В то, что сюда попали какие-нибудь спецы, вероятность маленькая. Хотя бы потому, что ваш шабаш был уж больно бездарно организован, вряд ли там имелись серьезные люди. Да и спецы должны оказаться в нужном месте. Вот представь — очутился какой-нибудь неслабый молодой ученый в теле пехотинца под Аррасом или Компьенем… Оттуда мало кто живым вышел.
— Да уж слышал. Эмиль, мой напарник — бывший штурмовик.
— К тому же надо ещё и соответствовать окружающей обстановке. Мне повезло — я попал в революционное время, да ещё в «иностранца», с которого взятки гладки. Ты умно поступил — рванул в среду, где про русских дворян никто ничего не знал.
— Да уж я понял, что тут совсем иные люди. Я на социологии малых групп специализировался.
— Значит, не хуже меня понимаешь — не подайся ты к коммунистам — то через пару недель все бы сочли, что Петя умом двинулся. А с психом никто иметь дела не захочет. А что касается инфы о будущем… Так этого будущего уже нет! Раслад-то совсем иной. Начни кто-нибудь рассказывать о нашей истории — так тут же доктора позовут. Например, для нынешних людей реалии нацизма — это за пределами понимания. Ведь во время Великой войны немцы вели себя на оккупированных территориях более-менее в рамках. В рассказы о художествах фрицев во время Второй мировой даже нацболы Штрассера не поверят. Хотя они идейно к «нашим» нацистам ближе всего. Кстати, хочешь поглядеть на работы Адольфа Гитлера? В Москве неплохая коллекция.
— Слушай, а там… — Максим кивнул на потолок — кто-нибудь знает правду?
— Нет. Хотя Сталин явно о чём-то догадывается. Но о чём думает товарищ Сталин, знает только товарищ Сталин. Хотя, если прямо спросит, я врать не стану. Не из тех он людей, которым стоит врать.
Я наблюдал за собеседником, как он отреагирует на «страшную» фамилию. Понятно, что парень явно не из либерастических задротов. Тем бы и в голову не пришло пойти в коммунисты. А уж тем более — они не сумели бы там прижиться. А закорешиться с товарищем Эмилем… Про этого журналюгу я много разного слышал. Но всё же…
Максим на имя Сталина не прореагировал спокойно.
— Интересно, наверное. С такими людьми общаешься. А с Лениным ты знаком?
— Ну, да. Только Ильич, хотя в отличие от нашей истории, пока ещё жив, руководить он уже вряд ли будет. Только болтать об этом не стоит.
Мы дернули ещё по одной. Максим спросил.
— Слушай, а вот этих хунвейбинов ты растишь? Я плохо знаю историю, но ведь, вроде, таких не было?
— Так есть старая комсомольская мудрость — если не можешь что-то предотвратить, то это надо возглавить. Нам троцкисты не нужны.
— А при чем тут троцкисты? Кстати, Троцкого ты задвинул?
— Не, я тут ни при чем. Сам в семнадцатом довыёживался, козел. А насчет троцкизма… Давыдыч эксплуатировал революционную романтику. Тем более ты видел, что на улицах творится. Нэп. У многих вопрос — за что боролись? Троцкий и давал ответ: дескать, большевики переродились, только он весь в белом. То есть, в красном. Троцкисты — это не миф, как тебе рассказывали. В нашей истории их было до фига и больше. И ведь шли-то в них отличные ребята. А без революционной романтики — никуда. Так что лучше держать это дело под контролем. Тем более, что комсомольские вожаки ведь не устоят перед тем, чтобы увеличивать количество членов. А «все» — значит «никто». Так что пусть будет внутренний круг.
— Слушай, а вот есть ещё вопрос, если это не военная тайна. Французскую фалангу тоже вы создали?
— Сталкивался?
— Да уж. Зашибись фашисты. А политическую нишу заняла.
— Такие идеи во Франции разлиты в воздухе. Так что организовываться они стали сами. Но и наши в стороне не остались. Слегка помогли Шарлю Ожеро выбиться в фюреры. Замечательный парень — с манией величия, да ещё и запойный алкоголик. При этом лидерские качества у него имеются — кое-какой народ за ним идет, от других претендентов на фюрерский пост он отбивается. Я надеюсь, что получится то же, что НБП в нашем времени. Шумная, заметная и абсолютно беспонтовая партия.
Я сделал большой глоток и перешел к делу.
— Итак, товарищ Максим, что собираешься делать? Я так понимаю, в твои планы не входит использовать ФКП лишь как трамплин для карьеры. Чтобы типа потом соскочить. Иначе ты бы не стал на меня выходить.
— Да уж я понимаю, что у вас вход — рубль, выход… Даже не знаю сколько.
— А, кстати, почему? Я слабо верю, что ты проникся светлыми идеалами коммунизма.
— А ты?
— Со мной проще, я родом из СССР. К тому же демократию я всегда ненавидел на инстинктивном уровне. И всегда ненавидел жлобов. А либерализм — это жлобство, возведенное в норму жизни. К тому же я и в том мире не стремился жить хорошо, а стремился жить весело.
Максим тоже хорошо глотнул и задумался.
— А, знаешь, про жить весело — ты
