проснулся и стал думать о дяде Мише и о том, как в Сергиевске, возвращаясь однажды с шорником домой с ярмарки, я впервые в жизни увидел поезд. И мне стало почему-то грустно. Но голос дяди Миши звучал еще в ушах, подбадривал меня.
Скоро впереди показалось большое село Шентала, окруженное лесами и черными полями. На площади, примыкая с одной стороны к речке, на маленьком пригорке, загороженная забором, стояла деревянная двухэтажная школа.
...Экзамены я сдал. Меня приняли, и я поселился в общежитии при школе.
В первую ночь, когда все улеглись спать, в шелесте тихих разговоров я услыхал вдруг незнакомые протяжные, стройные звуки удивительной музыки. Товарищи сказали, что это учитель играет на фисгармонии. Меня охватило приятное волнение, я долго прислушивался к красивой мелодии и, убаюканный ею, заснул.
...В школе было три класса. Ученики набирались из деревень, больше половины из чувашей. Новые лапти и белые войлочные чулки мелькали по коридорам, в саду и во дворе школы. После кочевой жизни по чужим людям я здесь на первых порах почувствовал себя уютно и с жадностью набросился на геометрию, физику, географию, грамматику и литературу. Преподавались эти науки кое-как. Учебных и наглядных пособий не было, кроме двух-трех карт по географии. Но тем не менее те отрывочные сведения из разных наук, которые я получил в школе, прочно хранятся и сейчас у меня в памяти.
Занимательны были уроки русского языка. Учитель вызывал обыкновенного ученика к столу и просил прочитать наизусть заданное стихотворение. Остановившись на одной фразе, он приказывал нам по очереди повторять ее как можно выразительнее.
— За дерзость такову я голову с тебя сорву! — читает Спадеров.
— Митрофанов!..
— Петров!
— Куплинов!
— За дерзость такову я голову с тея сорву! — читаю я как можно выразительнее.
Все хохочут, и учитель заливается. Я еще раз повторяю. Всем очень весело. Я смущен и не пойму, в чем дело. Оказывается, всех развеселило мое произношение «с тея» вместо «с тебя».
...Наказания учитель русского языка применял своеобразные: за провинность и шалости заставлял списывать статьи из хрестоматии. Я их писал порядочно. Запомнились «Русак», «Буран в степи», «Пожар в лесу». Мне эта работа нравилась.
Учитель наш очень любил литературу. Со старшими он говорил даже о Шекспире — «величайшем мастере всех времен и народов», а нам задавал каждому выучить по сказке, а потом рассказать ее возможно ближе к тексту. Помню, я выучил три: «О трех зятьях», «Об ученом воре» и «Нелюбо — не слушай, а врать не мешай».
Так учитель развивал нашу устную речь. На его уроках мы не ждали нетерпеливо звонка, как на других, и слушали его с величайшим вниманием.
По письму он задавал нам, кроме диктантов, еще списывать поэтические миниатюры такого рода:
В синем море, на просторе
Под лазурною волной,
Вьется гибко крошка-рыбка
С золотою чешуей.
Полднем жарким в свете ярком
Рыбка вьется без забот;
Ночь настанет, месяц взглянет —
В глубь прозрачную уйдет.
Берег низко, избы близко,
В окнах светят огоньки;
Сеть закинув, невод сдвинув,
Ждут добычу рыбаки...
...Как-то, прочитав в книге, что кислород добывается из бертолетовой соли, смешанной с песком, я взял вместо пробирки пузырек из-под уксуса, толстый, граненый, высыпал в него смесь и начал нагревать под лестницей на стеариновой свечке, поставив своего товарища Петрова караулить, чтобы меня за таким преступным делом, боже упаси, не застал дежурный учитель. Но кислорода, как я ни бился, так и не добыл.
Тогда мы придумали с Петровым другое занятие: брали в рот керосин, входили в пустой и темный класс, зажигали спичку и спрыскивали ее керосином. Получались великолепные огненные клубы, наполнявшие почти всю комнату. Эти «опыты» стали ходить по всем классам, пока кого-то не поймали и не пригрозили исключить.
В последние дни перед каникулами учитель русского языка обыкновенно не занимался, а приносил Чехова и читал смешные рассказы: «Лошадиная фамилия», «Налим», «Пересолил», а к концу урока сообщал нам газетные новости.
Мы любили этого учителя и в день именин явились все к его дому и преподнесли ему большой арбуз. Он арбуз не взял, а в благодарность вынес нам по куску белого хлеба, которого в школе никогда не давали.
Кормили нас отвратительно, особенно по постам. Весной, когда разливалась река, откуда брали воду на кухню, мы вместо чая пили противную желтую жижу.
Неудивительно, что к весне началось массовое заболевание, так называемая куриная слепота.
У меня на шее, на самом кадыке, от малокровия и плохого питания появился огромный чирей. Я не мог повернуть головы ни направо, ни налево, ни вверх, ни вниз и недели две ходил и сидел неподвижно, словно истукан. Потом меня кто-то научил привязать к больному месту соленого ржаного хлеба. Этим я избавился от нарыва. Но мучения не кончились: чирей сменила куриная слепота. После захода солнца постепенно начинало суживаться поле зрения. Сначала темнело по бокам, как будто что-то мешало смотреть, затем круг зрения суживался все более, и я видел у своего собеседника только голову, потом глаза и нос и, наконец, одну только точку, куда направлен взгляд; и вот меня окружала полная темнота, несмотря на то, что глаза мои были широко раскрыты. Все мы с нетерпением ждали весны, когда можно будет возвратиться домой.
2
Наконец нас распустили на весенние каникулы. Дороги еще не совсем просохли, да и полая вода не везде прошла. Мы уговорились с Ваней Бобровым идти вместе. Наше село от школы верстах в сорока. И мы, захватив по куску хлеба, отправились в дорогу.
Хорошо ранним утром весной! В полях по высоким местам уже пашут. Идти легко и приятно. Пахнет прелой землей и молодыми побегами. Овец выгнали в поле. Мы прошли лес и, остановившись на железнодорожной линии, стали гадать, где лучше идти. Наконец, выбрав точку на горизонте, пошли прямо на нее через долину, чем сильно сократили расстояние.
Впереди показалась река Черемшан, еще не вошедшая в берега, и нам пришлось свернуть далеко вправо, к мельнице, и по плотине перейти на другую сторону.
— Не успеем до заката,
