спрятала в своей грязной щели четыре изумительных бриллианта. Я и спрашиваю у нее: «Зачем они тебе на пороге смерти?»
Заключенный трясся как осиновый лист. У Гуго перехватило дыхание. Молль убрал руку с пистолета и щелкнул пальцами, подзывая других членов зондеркоманды.
– Бросить его в ров.
Те не шевелились, непонимающе глядя на унтера.
– Бросайте, – повысил голос Молль. – Иначе я выберу пятерых из вас, отрежу им члены, забью в глотки, а потом повешу, как собак! Все ясно?!
Зондеркоманда двинулась к своему товарищу. Заключенный заорал и начал отбиваться, молотя руками по воздуху, словно одержимый. В какой-то момент он ящерицей вывернулся из хватки, пнул кого-то, но был вновь пойман. Все разом накинулись на него и потащили к стене пламени.
Гуго увидел, как приговоренный полетел в огненный ад, будто птица с перебитым крылом, и упал на горящие трупы. Одежда тут же вспыхнула. Человек визжал, корчась в огне. Кто-то из зондеркоманды закрыл рот рукой, но Молль так поглядел, что тот поспешил вернуться к работе: рвать золотые коронки у трупов.
– Прошу прощения, герр Фишер. – Молль кротко улыбнулся Гуго. – Временами иного способа проучить воришек нет.
17
Гуго забрался в закуток из груды чемоданов и одеял позади «канадского» барака. Лихорадочно собрал шприц, едва не уронив его в грязный снег. Руки дрожали, на лбу выступил пот. Набрав морфина, он воткнул иглу в сгиб локтя, даже не потрудившись перетянуть руку и найти вену, нажал на поршень и стал ждать, когда сведенные мускулы расслабятся в мощном приливе Ваттового моря.
Он в изнеможении привалился к деревянной стене, склонил голову на плечо и уставился в темное от дыма небо. Слышал, как трещал огонь. Как лопались тела. Как кричал сгорающий заживо человек, как сдавленно плакал его товарищ. Как хохотал Отто Молль.
Когда-то шум волн Ваттового моря наполнил маленького Гуго радостью. Ему казалось, он вновь слышит их размеренный, ленивый гул. И еще тихий шорох ссыпающегося в люк «Циклона-Б». Шшш… Так песок утекает сквозь пальцы. Охранник высыпал его после того, как в крематорий вошли евреи. Гуго чудились крики запертых в тесноте людей. Их просто обрабатывают от вшей. Обрабатывают от вшей, и ничего более, твердил он себе.
По телу пробежала судорога. Гуго подумал о Йоиле. Об уколе фенола, который сделает мальчику Менгеле сразу после того, как умрет брат-близнец, и о звуке, с которым разорвется его сердце. Ту-тум. Глухой удар.
В голове Гуго шшш и ту-тум сплелись в жуткую, удушливую мелодию.
Взгляд упал на потертый чемодан, торчавший из кучи вещей. На нем краской были выведены имя и адрес. Рядом на земле валялись разбитые очки, бритва. Внезапно до Гуго дошло, с чего все началось. Со ставших привычными мелочей. С мелких обыденностей. С непонимания опасности.
Это началось, когда газеты написали о беспорядках на Курфюрстендамм, где толпа штурмовиков нападала на любого, кто, по их мнению, походил на еврея, и била витрины магазинов. Никто не придал этому значения, никто не возмутился во всеуслышание. Единичное, почти незаметное, недооцененное происшествие, ставшее ростком будущего безумия.
Два года спустя обострился экономический кризис. Количество безработных и бездомных резко выросло. Один за другим банкротились и закрывались магазины друзей и родственников Гуго, но с каждого рекламного щита уверенно смотрело лицо Адольфа Гитлера, обещавшее возрождение Германии. На митингах в честь выборов 1933 года весь Берлин пестрел красными флагами со свастикой, а ночью огненная змея из тысяч людей с факелами проползла по Унтер-ден-Линден и под Бранденбургскими воротами. На следующий день «Берлинер фолькс цайтунг» сообщила о создании нового правительства. Гуго в халате и пижаме читал статью за утренним кофе и живописал отцу, как закончатся тяжелые времена и Германия выйдет из депрессии. Он до сих пор помнил собственное воодушевление, которое отец, ярый противник Гитлера, несколько охладил. К тому времени Гуго, подобно прочим, уже забыл о погроме на Курфюрстендамм.
Вот тогда все и началось. Теперь Гуго отчетливо это понимал. В тот сентябрьский день, когда «коричневые» сделали маленький шаг и никто не воспротивился.
Не прошло и месяца, как «Берлинер фолькс цайтунг» оповестила о приостановке действия некоторых прав ради защиты государства и нации. Началась охота на коммунистов, и опять никто не удивился. Некоторые брезгливо поморщились, когда жгли книги на Опернплац, а требование бойкотировать еврейские магазины нашли глупым, однако особенно беспокоиться было не о чем, правда? Одно за другим закрывались увеселительные заведения, нарушавшие правила общественного приличия. Первыми пострадали те, где собирались гомосексуалы. Затем настала очередь клубов, где танцевали свинг и где нередко бывал Гуго. Тем не менее даже этот эпизод, затронувший его лично, не навел его на мысль об опасности. Гитлер хотел вырастить сильную, бестрепетную, стойкую молодежь, способную перевернуть мир. Наверное, он был прав, и именно в таких людях нуждалась Германия, а не в хлюпиках, извивавшихся в «дегенеративных» танцах. Заболев, Гуго испытал жгучий стыд оттого, что сам не может стать частью нового поколения свирепых хищников.
Следующий шаг партии оказался еще решительнее. Настолько, что непреодолимое расстояние от нормальности до безумия было пройдено незаметно. Механизм хорошо смазывался идеями арийской расы, впрыскиваемыми пропагандой в малых дозах. Никого не удивляли наспех принимаемые Нюрнбергские законы или погромы, о которых объявляли плакаты на театральных тумбах. Не возмущало переселение цыган в концлагерь Марцан под предлогом очистки города перед олимпийскими играми, или желтые звезды на одежде евреев, или появление гетто. Шаг был уже сделан. Красные флаги оказались слишком привлекательными, чтобы люди могли остановиться, а страх слишком сильным, чтобы протестовать.
Теперь, глядя на «канадские» горы, сложенные из предметов быта, Гуго ясно понимал, как постепенно, исподволь строилась адская машина, шестеренка за шестеренкой, и вот уже ни одну из них нельзя извлечь. Все это пронеслось перед его внутренним взором так отчетливо, что он изумился, как можно было раньше не замечать.
– Что же мы натворили… – прошептал он, сумев наконец глубоко вдохнуть.
Мысли начали затуманиваться, морфин окутывал усыпляющим теплом, даже воздух не так удушал. Склонившееся над ним лицо Адель Краузе Гуго заметил слишком поздно.
– Герр Фишер…
Медсестра смотрела на него сквозь рыжие пряди. Из-под пальто виднелся подол форменной юбки. В руках корзинка с лекарствами, шприцами и стетоскопами. Словно во сне, Гуго видел прикрытый белым платком фотоаппарат «Лейка» и стоматологические щипцы. Зеленые глаза Адель смотрели ему в лицо. Березовая листва весной точно такого же цвета, подумал он.
– Фройляйн Краузе, – смущенно выдавил он.
Торопливо одернул рукав, попытался подняться. Безуспешно.
– Очень больно, да? – Адель подняла с земли шприц и отдала
