после концерта, чтобы не мотались по метро.
Сбегаю по лестнице вниз.
— А она красивая? — кричит вдогонку Рудольфовна, оставаясь без моего ответа.
Выхожу на воздух и тяну носом запах весны.
Забрасываю пакет в тачку, задумываясь.
Красивая ли она?
А черт ее знает.
Фигурка у прохвостки огонь, а вот оценить под тонной краски внешность её лица мне не свезло.
Ловлю себя на мысли, что не прочь бы узнать, какая она без боевого раскраса. И пока я веду машину, память услужливо подкидывает точеную фигурку Белладонны и отчего-то голубые глаза моей студентки.
Постукиваю пальцами по рулю.
Офигеть, Миронов: фантазировать о двух совершенно разнящихся девушках извращенно даже для тебя. При этом одна из этих девушек — моя студентка, на которую у меня, априори, не должно вставать, а вторая — аферистка с пауком на плече и экзотерическими тараканами в голове. Хотя… у них обеих есть одна общая удивительная черта — обе наглые самоуверенные вертихвостки, умеющие выгодно пристраиваться!
Отличные партии, Илюха! Вот как раз со студентками и гадалками ты еще не спал.
Стучу по приборной панели три раза, чтобы не сглазить. Не спал и не собираюсь начинать.
Паркуюсь аккурат у подъезда Белладонны и снимаю куртку.
Оставлю в машине.
Количество испорченных вещей с каждым разом растет, но в этот я буду хитрее.
Набрасываю на голову капюшон и, щелкнув сигналкой, трусцой добираюсь до подъезда, дверь которого распахнута настежь, придерживаемая подставленным кирпичом.
Взбегаю по лестнице, ощущая легкое волнение. Или предвкушение.
Между первым и втором этажами натыкаюсь на знакомое женское лицо, с которым мы не можем по-дружески разойтись на ступенях. Пропускаю женщину, силясь вспомнить, где я мог её видеть, но она не торопится продолжать свое движение.
— Явился не запылился, — фыркает дама в красном аляпистом халате и с полным мусорным ведром. Ну хоть с полным, и то хорошо.
От её интонации мои волосы под капюшоном встают дыбом. Тетка топчется на несколько ступенек выше и смотрит на меня с осуждением.
— Простите? — не понимаю.
— Да вы посмотрите на него, — кудахчет леди в красном и презрительно качает головой. — Простите! — передразнивает. — Деловой какой! Тьфу. Такой жлоб вымахал, а проку как от козла молока. В горячей точке он служил! Стыдно, — тычет мне пальцем в лицо.
Она в своем уме или как? О чем она вообще?
Пытаюсь обогнуть полоумную, но тётушка преграждает мне путь.
— Женщина, разрешите пройти, — я еще стараюсь быть джентльменом.
— Бездельник! — выплевывает она. — Сестра, значит, сумки неподъёмные прет, а этот прощелыга валандается без дела.
Какая сестра?
Чокнутая! Не подъезд, а сумасшедший дом!
— Уважаемая…
— Тунеядец! Шалопай!
Нет, ну это уже оскорбления, блин.
— Идите в сад, — бросаю душевнобольной, и пока она, разинув рот, мысленно прикидывает маршрут направления, протискиваюсь между ней и перилами.
Очуметь просто!
Оскорбили, обобрали… правда пока еще не обобрали, но скоро обдерут, я не сомневаюсь.
Не задумываясь, заношу руку и стучу в дверь Белладонны. Настроение после встречи с леди-ин-рэд изрядно подгажено, но когда в дверном проеме меня встречает Белладонна, оно стремительно покупает билет на первый ряд, прихватив с собой чашку попкорна, потому что то, что я вижу перед собой радует мой глаз, но расшатывает мою нервную систему.
— Добрый вечер, Илья Ива… кхм, Илья, — басит аферистка. — Входите.
— Привет, — привалившись к дверной раме, прохожусь саркастичным взглядом по Белладонне, которая сейчас больше напоминает что-то среднее между привокзальной цыганкой и ликом святого с иконы, — можешь не напрягаться. Я уже слышал твой настоящий голос, — складываю руки на груди. — Перешла на весенне-летнюю униформу? — киваю на ее кричаще-экстравагантный наряд.
Вообще, выглядит Белладонна ослепительно! Меня реально слепит от такого количества пестрящего и блестящего на ее лице и теле. Дремучая, ярко-красная блуза с коротким рукавом, заправленная в ядрено-синюю юбку, множество разноцветных бус разной длины, украшающие шею и грудь, радужный славянский кокошник на голове этой Кришны вызывают подъем сахара в крови и повреждение роговицы глаз. Запястья Недокришны увешаны металлическими браслетами, а в ушах шелестят длинные серьги в виде лотосов.
Но Слава Зайцев бы оценил!
Честное слово, как можно было совместить воедино абсолютно несовместимое?
Мой левый глаз начинает нервно подергиваться, когда замечаю на размалеванном всеми цветами радуги лице прямо посередине лба огромную красную точку, выглядящую как дырка во лбу, а на щеках приклеенные стразы. Девушка похожа на елку, которую вместо отсутствующих новогодних игрушек украсили имеющимся в доме барахлом. И только хлопающие глаза остались неизменно черными.
— С сегодняшнего дня начался весенний фестиваль Навратри, — гордо сообщает. — Это девятидневный ведический праздник во имя женской энергии Шакти, проявленной в форме Богини Дурги, — и смотрит так, словно я должен знать всё это дерьмо. — Один из самых важных фестивалей, во время которого празднуется торжество добрых сил над демоническими. Поэтому все женщины обязаны соблюдать определенные аскезы и носить в каждый день недели одежду соответствующего цвета, — поучительно вещает.
Я ни хрена не понимаю. Для меня вышесказанное прозвучало одним единственным словом «гидрохлоридпарааминобензойная кислота». Я смотрю на нее как на идиотку. И она это понимает.
— Ты серьезно? — морщусь.
— Не помню, когда мы успели перейти на «ты», — зеркалит мои сложенные руки и приваливается плечом к противоположному косяку. В ее голосе, который стримится к человеческому, интонирует игривость.
— Может быть в тот момент, когда ты попросила меня не стирать рубашку? — выгибаю бровь, замечая, как после вводной лекции по Харе Кришне смущенно вспыхивает вместе со всеми стразами её радужное лицо.
Смотрим друг на друга испытывающе.
Не знаю, из какого места она высрала всё это дерьмо на ней, но мне нравится. Так же, как и цветочный букет, которым она пахнет. Он бьет мне в башку.
— Кхм-кхм, — глухо откашливается и опускает глаза. — Я… в общем, проходите, — разворачивается и отходит в сторону, пропуская меня в квартиру.
Войдя, принюхиваюсь. Пытаюсь уловить посторонние запахи, похожие на мочу или домашних животных, но ничего подобного не улавливаю.
Разувшись, поднимаю кроссовки, которые в прошлый раз были здесь помечены, и кручу головой по сторонам, выискивая для них безопасное место.
В прихожей так тесно, что я чувствую себя слоном в посудной лавке, когда задеваю неустойчивую пластиковую тумбу с ящиками. Выдвинув самый нижний, озираюсь, и сую туда свою обувь. Не знаю, когда я стал таким
