Геран оказался из всех самым духовно близким человеком для нее. С предыдущими все-таки было больше чувств. То есть секса, не могла не признать Ольга, хоть и замешанного не только на физиологии, а на эмоциональном притяжении. С Гераном тоже все это есть, но никто так ее не понимал, никто так не проникал в глубины ее переживаний. С ним легко и понятно, будто с детства знали друг друга и росли в одном дворе. Но почему-то не оставляло ощущение тревоги, предчувствие беды. И что же — вот она?
Ольга не хотела в это верить.
Ломяго признался ей, что фамилии тверского лейтенанта не запомнил. Но обнадежил, что проблем не будет: у лейтенанта на щеке большая родинка, а на губе довольно заметный шрам. Не бандитский нож, не пуля, скорее — заячью губу в детстве зашивали. («Я еще подумал, — добавил Ломяго, — чего он усами не закрывает? Наверно, не растут».)
По этой примете Ольга и попыталась найти милиционера. Ей сразу же сказали фамилию: Чистотелов, направили в один из кабинетов. Ольге повезло: лейтенант был там. Он долго не мог понять, чего от него хотят. Или делал вид, что не понимает. Наконец залез в ящик стола, пошарил в нем и достал паспорт Герана. Она вспыхнула радостью, но оказалось — рано.
— Я вам его отдать не могу, — сказал Чистотелов.
— Почему это? Я его жена, вот мой паспорт, смотрите!
— Не положено. Могу отдать только ему в руки. Пусть приходит, разберемся.
— Да в том-то и дело, что его из-за этого и задержали, понимаете?
— Тогда еще проще: пусть присылают официальный запрос.
— Но это сколько времени пройдет! Я его жена, почему мне нельзя взять его паспорт и отнести ему?
— Потому что порядок такой.
— Какой же это порядок, это волокита, извините! Я что, его паспортом в преступных целях воспользуюсь?
— Не исключено, между прочим! — сказал Чистотелов строго и со знанием дела. — Откуда я знаю, какие у вас с мужем отношения? Может, вы хотите паспорт порвать и выбросить, а его из дома выгнать?
Тут произошло неожиданное. Чистотелов не учел, что за плечами Ольги был большой жизненный опыт. Он не знал, что ей приходилось во время поездок с Учуговым попадать в неприятные ситуации и мгновенно ориентироваться в них. И уж конечно не мог представить, что эта женщина ради своего мужа готова на самые решительные поступки. Поэтому паспорт он не сунул сразу же обратно в ящик, а небрежно бросил на стол. И вот Ольга, метнувшись упругим молодым движением, схватила паспорт и сунула его за лиф. И сказала, отходя спиной к двери и благодарно кивая:
— Вот спасибо, товарищ лейтенант! Поступили по совести! Так оно всегда и надо!
И вышла из кабинета.
Чистотелов, не сразу опомнившись, бросился за ней, выскочил и увидел, что Ольга уже свернула в коридоре за угол. Бежать за ней? Кричать? Но он вдруг вспомнил, как был свидетелем сцены, когда задержанная старуха, приведенная в отдел, тоже вырвала у сопровождавшего ее сержанта какие-то бумаги, упала на них, прямо на пол, лежала и кричала: «Не дам! Убивают! Милиция!» Он помнит, каким идиотом выглядел сержант, стоявший над ней, весь красный и недоумевающий, он помнит, как смеялись все над ним. А с этой тетки тоже ведь станется: и ляжет на пол, и заорет. И как он объяснит товарищам, которые без того считают его карьеристом, цепляющимся за любую мелочь, лишь бы проявить себя? И Чистотелов, плюнув, скрылся в своем кабинете.
После этого Ольга зашла к нотариусу, где с паспорта сняли копию и заверили ее.
Она пришла с этой копией, показала ее дежурному и потребовала, чтобы мужа перестали считать неопознанным человеком. Дежурный направил ее к Шиваеву, ведущему дело. Шиваев сказал, что за паспорт спасибо, но личность и без того установлена, суть не в том, суть теперь в том, как и что решит прокурор.
20
Они одолели прокурора Арсения Петровича Софьина звонками. Кстати, давно пора таким, как он, работникам, исполнение должностных обязанностей которых связано с необходимостью сохранения независимости мнений и самостоятельности действий, предоставлять стационарные или мобильные телефоны с конфиденциальными номерами; пусть эти номера знает лишь ограниченное количество лиц. Конечно, среди этих лиц рано или поздно окажется кто-то недобросовестный, поэтому телефон все-таки могут узнать посторонние. Что ж, есть способ защититься и от этого: менять номер, к примеру, раз в три месяца. Вот тогда всякий прокурор будет говорить только и исключительно по делу, только и исключительно с теми, кто необходим.
Есть, конечно, секретарша Надя, милейшая и исполнительнейшая женщина, и она, конечно, фильтрует звонящих: большинству отвечает, что Арсений Петрович в настоящий момент отсутствует или занят, а персон особо важных просит подождать, связывается с Софьиным и далее поступает в соответствии с его распоряжениями: соединяет или не соединяет. Она мастер в своем деле; это вообще главное качество, за которое ценятся секретарши: умение с лету, с первых слов звонящего понять, кому, как и что ответить. Нельзя же всем отказывать, равно как и нельзя соединять со всеми подряд. Но сегодня и Надя растерялась от такого количества звонков по поводу задержанного Ю. И. Карчина. Большинство она все-таки на свой страх и риск отшила, а с остальными Арсению Петровичу пришлось объясняться. И с каждым новым объяснением его раздражение росло. Он созвонился с Шиваевым, чтобы выспросить о нюансах и частностях, узнал их и после этого говорил с ходатаями уверенно и четко.
— Дело в производстве, прошу не беспокоиться. Подробности? Никаких секретов: избил пожилого человека и устроил дебош в милиции... Недоразумение? Отнюдь. Есть свидетели, есть протоколы... Отпустить? На каком основании? Мелочь? Я так не считаю... Послушайте, давайте без экивоков: вы предлагаете не считать преступление преступлением?.. Хотелось бы знать, какой смысл вы вкладываете в выражение «мы с вами свои люди»? Вы разве из системы прокурорского надзора? Я не расследую, этим занимаются другие люди! Но меру пресечения выбираю я!
В последнем пункте Арсений Петрович слегка лукавил, рассчитывая на юридическую неграмотность телефонных собеседников: под расписку о невыезде задержанного может отпустить и следователь. У него, само собой, возникнут неприятности, будет служебное разбирательство, но — не более. Однако Шиваев этой возможностью пользоваться не собирается.
При этом Софьин с некоторым удовлетворением чувствовал себя этаким крючком-законником, сухим, даже черствым — каким на самом деле всегда виделся ему идеальный прокурор, для которого не существует ничего, кроме буквы закона. Русскую эту ментальность, что де судить надо не по закону, а по совести, давно пора выбросить на свалку. По совести? По чьей, простите, совести? Закон один, записан черным по белому. А совести одной на всех нет, она нигде ничем не записана — если не считать заповедей в различных священных книгах. Да и там заповеди, надо заметить, иногда весьма отличаются.
Конечно, жизнь сложна и разнообразна, Арсению Петровичу за долгую практику не всегда случалось приблизиться к идеалу, но по крайней мере старался: и вот уже пенсия на носу, а чего-то такого, за что было бы смертельно стыдно, за плечами Софьина нет. Возникают просто иногда необоримые обстоятельства, когда ничего нельзя поделать.
