Пол ее был в несколько слоев заполнен мертвыми телами. Ошалевшие санитары метались туда-сюда, то, принимая, то, выдавая груз. Тут же какие-то люди пытались записывать прибывшие тела и фиксировать убывающие. Каждый считал себя вправе обложить матюгами эту смертную команду. Не исключением был и Денис, он загнул семизначную формулу на какого-то доходягу в белом халате, за неучтивое отношение к мертвым товарищам. Санитар оказался не промах и, вскинув голову, тут же ответил не менее сложно. Николаев посмотрел в его глаза и не сразу узнал рядового Умрихина, которого в воспитательных целях они с Кучиным и Швецом к стенке когда-то ставили. «Вот как получилось, мужики. Ну, ничего, видно не зря мы его воспитывали. Подействовало».
Денис медленно побрел прочь от морга вдоль длинного ряда, лежащих на земле, еще не оприходованных трупов и вдруг замер. В ряду лежал изувеченный, но явно узнаваемый труп Вовчика Пузаева, механика-водителя. Денис сел на землю рядом. Голова была абсолютно пустая, только бессмысленно вертелась: «Трое. Все трое. Все!»
Он стоял на плацу дивизии.
Перед ним стояли три цинковых гроба покрытых трехцветными флагами. В головах у каждого стоял почетный караул. В стороне рыдали матери. Мимо по-батальонно прощальным маршем проходила дивизия. Ему не положено было здесь стоять. Он нарушал весь ритуал, но на любого, кто пытался его отсюда убрать, он смотрел таким взглядом, что человек отскакивал, как ударенный током.
Он стоял и чувствовал, как под мерный стук шагов марширующих войск, в нем поднимается и подкатывает к горлу непонятная горячая волна, она поднималась вверх к самым глазам и превратилась в слезы. Он стоял в своей пятнистой форме и по его щекам текли горячие слезы. Он не помнил, когда последний раз плакал, наверное, в детстве. Но он не стеснялся этих слез. Они все катились и катились по-черному от южного солнца лицу.
Гробы взяли, торжественно понесли. Он шел молча следом. Когда их стали грузить на три разных грузовика, чтобы отвезти в три разных села, откуда они были родом, кто-то спросил его с кем он поедет. Он не знал ответа. Просто поднял глаза, бросил последний взгляд на цинки и побрел. Прямо.
Он шел и не о чем не думал. Шел по городу. Вокруг ходили люди в непривычной гражданской, светлой и яркой одежде. Они ходили, не таясь и не крадучись.
Он медленно шел, обходя стороной кусты и деревья – «зеленка». Внимательно глядя под ноги и переступая через любой подозрительный предмет – «растяжки».
В голове стоял шум. Нет, это не шум, а звон. Странный звон, знакомый. Он поднял голову – на взгорке звонила колоколами, призывая к молебну церковь. Та, в которой его маленького когда-то крестили. Ноги сами принесли его туда.
Он спросил у старушки, куда свечки ставить за упокой. Бабулька охотно рассказала, исподтишка рассматривая солдата со странными глазами. Когда другая старушка, за маленьким прилавком спросила его, сколько ему свечей, он замер и задумался. Потом достал мятую купюру и сказал: «На все». Зажав в руке охапку свечей, он аккуратно стал зажигать и ставить их под иконой. Сами собой пришли слова молитвы:
«Господи! Прими души усопших рабов твоих – воинов. Прости грехи их. Даруй счастие вечное и покой в царствии твоем. Аминь».
