в первую очередь брезгливость, а вот страха не было. Может, это было временное ощущение безопасности. Или, может, измученный ожиданием смерти организм решил на время взять паузу и дать Тоне выдохнуть? Ответа она не знала.
Её спутник тоже никаких видимых признаков беспокойства не выказывал, но с интересом наблюдал за тем, как заражённые раз за разом кидались на машину. Автозак шатало, но не более — шатает и ладно.
Вдруг Тоня вспомнила. Она перегнулась через старика и открыла бардачок: есть! Пусть изрядно расплавившиеся от жары, но в бардачке лежали несколько батончиков Snickers — Тонин перекус на время длинных поездок и ещё более длинных ожиданий. Каждый раз, когда они застревали надолго или у суда, или в пробке, она доставала себе шоколадку. Пара конфет и бутылка теплой воды — сейчас и ей, и старику эти простые вещи были милее, чем самая богатая накрытая поляна.
Старик надкусил батончик.
— Вообще-то начинать день со сладкого вредно. — К старику вернулась его «учительская интонация». — От сладкого резко повышается уровень сахара с тощакового значения. Это провоцирует большой выброс инсулина в ответ на этот скачок, сахар снова падает вниз, и в результате организм снова чувствует резкий голод. И так по кругу.
— Ой, да какая разница! Я два дня не жрала, я сейчас сапог бы с радостью съела!
— Тоже правда. Даже не знаю, зачем я это сказал — сила привычки!
Старик дожевал шоколадку и снова уставился в окно.
— Мне кажется, если мы сейчас никуда не едем, вам стоит выключить мотор и не жечь бензин.
Тоня чуть не поперхнулась водой. Как эта простая мысль не пришла ей в голову! Она срочно повернула ключ в зажигании — сначала надо понять, куда они едут. И как вообще у них это получится…
А ведь как сформулировал этот старик, не рявкнул, не обозвал Тоню словом каким-нибудь нехорошим, а деликатно сказал. Для Тони это был новый опыт, и она искоса посмотрела на Старика, как бы ожидая подвоха, оскорбительного продолжения. Но Старик молчал.
— А тебя… Вас как зовут?
— Зовите меня просто Лавр.
— Смешное имя, я думала лавр — это приправа…
— Нет, Тоня, вы имеете в виду Láurus nóbilis, Лавр благородный. Это кустарник, который, действительно, используют в готовке. Моё же имя — это сокращение от Лаврентий.
Тоня кивнула.
— Такое я знаю. Как Берия?
Лицо Лавра помрачнело. Впервые Тоня увидела на нём что-то такое, что не сочеталось с его образом тихого, интеллигентного профессора. Что-то, что Тоня привыкла видеть среди коллег — злобу. Или, может, это была горечь?
— Знаете, это имя уничтожило мою семью…
Старик сделал паузу и отвернулся, как будто эти слова вызвали у него острую реакцию, и он мог заплакать. Тоня хотела что-то сказать, но Лавр повернулся. Глаза у него были сухими. Он продолжил. Чуть тише, чем обычно.
— Мой отец был сыном священника. Он родился прямо накануне революции. Каким-то чудом мой дед сумел скрыть от советской власти своё происхождение, и отец смог поступить в университет, а затем, уже с дипломом, устроился на Сталинградский тракторный завод. У него была хорошая должность, и наша семья — у меня была ещё старшая сестра — неплохо жила. Но отец был всю жизнь убеждённым антикоммунистом, он ненавидел советскую власть и всё, что было с ней связано. Люто!
Хоть начало рассказа и выбило Тоню из какого-никакого равновесия — чего это он про семью свою? — сейчас она слушала Лавра внимательно. Он отвлек её от страшных звуков заражённых — с выключенным мотором их рёв в кабине стал гораздо лучше слышен.
— Мать же моя была из крестьян. Она была истовой коммунисткой и мечтала назвать меня Лаврентием в честь Берии — отважного борца с контрреволюционной заразой и предателями. Представляете, Тоня? Вот такая это была семья, — Лавр неожиданно (и для самого себя) улыбнулся широко и спокойно. — Но мать любила отца без памяти, а отец — её. Моё появление и моё имя — мать всё-таки настояла на Лаврентии — стало для нашей семьи началом конца. Отец всё чаще задерживался на работе, всё чаще проводил время не дома, а с друзьями… Наверное, если бы не война, они бы развелись.
Лавр сделал паузу, и в этот раз глаза его и вправду увлажнились.
— Ну а потом война. Отец погиб на фронте, а я остался. С вот таким смешным именем и грустной историей.
Тоня подумала, что глупо так упираться из-за имени, ну какая разница, как называть — а уж ломать из-за имени семью… Но вслед за этой мыслью, пришла и другая:
— А меня Антониной назвали. Отец с матерью сына хотели, имя ему выбрали, а я вот — не угодила, девочкой родилась. Мне мать рассказывала, папки я и не знала никогда по-настоящему. Так что вот.
Минуту в машине висела тишина. И Лавр, и Тоня пусть ненадолго, но вернулись в мир каких-то детских и, кажется, не очень счастливых воспоминаний. Лавр очнулся первым:
— Нам надо ехать. Пока я не очень понимаю, куда именно, но точно отсюда и поскорее. Полагаю, что разумнее всего в наших обстоятельствах попробовать выбраться из Москвы. Какое здесь шоссе ближайшее?
— Энтузиастов.
Тоня была полностью согласна, что из Москвы им надо выбираться, и чем скорее, тем лучше. Вот только она была совсем не уверена, что сделать это на громоздком автозаке у них получится просто. Но они, конечно, попробуют.
Небольшой кусок переулка, на выезде из которого стоял их автозак, был пуст. Насколько Тоня могла видеть, они точно смогут доехать до поворота на ближайшую большую улицу — Солдатскую. А вот на Энергетическую им даже соваться не имеет смысла: с водительского места Тоня видела, что улица заставлена машинами. Какие-то были целы, какие-то, и это она видела даже отсюда, жёстко пострадали от огня, танковых гусениц или столкновений с другими машинами.
Тоня завела мотор, и как по команде с удвоенной яростью заражённые кинулись на автозак. Тоня переключила передачу, и машина тронулась. Она не хотела сильно разгоняться, опасаясь каких-то сюрпризов. Один из заражённых — молодой человек лет 25-ти в дорогой одежде, заляпанной кровью, — обогнал машину. Тоня нажала на газ, дала чуть вправо и с удовлетворением услышала, как хрустнуло под колёсами тело. Лавр немедленно посмотрел в зеркало заднего вида.
— Не, выжил. Ползёт за нами.
— Ну пусть ползёт, мы от него уедем.
— От него да, а от его коллег? Это нам ещё предстоит увидеть.
Заражённые следовали за их машиной, как стая бродячих собак за велосипедистом. Не догоняя, но и не отставая ни на шаг.
Тоня доехала до перекрёстка. Впереди была закрытая шлагбаумом дорога, на которой жители соседнего дома организовали парковку. Тоня знала, что здесь можно проехать насквозь, а хлипкий шлагбаум её автозаку был не помехой. Она нажала на газ.
***
— Завтрак будешь?
Сейчас нужно было быстрее перевести тему, а потом Рома напьётся, и Ася тихонько убежит. Она внутренне страшно злилась на этого бессмысленного мужика — пришёл в её «дом», нарушил покой, принес в её безопасный уголок ощущение острой небезопасности. Но ничего — она сбежит!
— Да я и так уже завтракаю!
Рома залпом выпил кружку виски и налил себе опять до краев.
— Видишь? Завтрак для чемпионов! Куда теперь торопиться, можно прямо с утра бухать! Тебе налить?
— Нет, — чуть более сухо, чем положено, сказала Ася. — Я с утра лучше кофе выпью.
— Чего так? У тебя планы, что ли, какие-то есть?
Ася вся сжалась от этого вопроса.
— Смеёшься? Куда мы отсюда денемся? Там — зомби, а тут — еда.
