не стал, двинулся дальше.
А в Москве бояре и митрополит решали, что делать с десятилетним государем? Нужно ли его эвакуировать на случай, если неприятели обложат столицу? Или оставить в городе? Но при обсуждении выяснилось, что во всей России для великого князя… нет больше безопасных мест! Псков и Новгород «смежны с Литвой и немцами» — было ясно, что при удобном случае они сразу нападут. Кострома, Ярославль, Галич находились под угрозой казанцев. Ивану Васильевичу, хочешь или не хочешь, приходилось оставаться в столице, и он делал единственное, на что был способен. Вместе с братом на глазах людей со слезами молился перед Владимирской иконой Пресвятой Богородицы, перед гробницами московских святителей Петра и Алексия:
«О Пресвятая Госпоже Богородице Владычице, покажи милость на роде христианстем, помиловала еси прадеда нашего Великаго князя Василия от нахождения поганых, от безбожнаго царя Темир-Аксака (Тамерлана — авт.), тако и ныне пошли милость Свою на нас, на чад их, и избави нас и весь род хрестьянский от безбожнаго царя Саип-Гирея… О чудотворный Петре, призри на нас сирых, осталися есмы от пазухи отца своего и от чрезл матери своея млады, ниоткуда себе на земле утехи не имеем…» [140].
Молился беззащитный одинокий сирота… но он был государем! Господь доверил ему страну и народ, и он молился о подданных. А потом «изустно», то есть лично, отдал повеление городским приказчикам — готовить столицу к осаде. Маленький Иван вдруг стал душой обороны! Москвичи клялись умереть «за Ивана Васильевича»! Расписывали отряды на стены и башни. А в войска на южном рубеже повезли послание государя. Он писал: «Ока да будет неодолимою преградой для хана! А если не удержит врага, то заслоните ему путь к Москве своею грудью. Сразитесь крепко во имя Бога Всемогущего! Обещаю любовь и милость не только вам, но и детям вашим. Кто падет в битве, того имя велю вписать в Книги животные, того жена и дети будут моими ближними» [141].
Возможно, письмо кто-то редактировал, но в нем видна и настоящая детская искренность, живая душа Государя. В прежней русской истории не зафиксировано ни одного подобного послания, и оно вызвало колоссальное впечатление. Его зачитывали в полках. Воеводы умилялись, забывали о склоках между собой. Видавшие виды бойцы заливались слезами. Кричали: «Мы не бессмертны, умрем же за Отечество! Бог и государь не забудут нас!» «Хотим пить чашу смертную с татарами за государя юного!» [141] У власти заправлял Иван Бельский, войсками командовал Дмитрий Бельский, но сплачивал людей в критический час — Иван Васильевич! Идти на подвиг, а если понадобится, то и умирать, оказывалось возможным только за него, с его именем на устах!
30 июля хан вышел к Оке. За рекой стояли легкие дружины князей Турунтая-Пронского и Охлябина-Ярославского. Турки открыли огонь из пищалей и пушек, а крымцы под их прикрытием стали форсировать Оку, спускать на воду плоты. Русские отвечали стрелами, пятились. Но как только обозначилось место переправы, к нему начали стягиваться другие части. Подошли полки Михаила Кубенского, Ивана Михайловича Шуйского, пылили по дорогам ратники Большого полка Дмитрия Бельского. Хан наблюдал, как против него выстраиваются массы войск, отлично вооруженных и организованных, сверкающих доспехами. Русские пушкари установили на высотах батареи, принялись отвечать на турецкий огонь. А пищальники и лучники отогнали татар от берега, воины смеялись и кричали: «Идите сюда, мы вас ждем!»
Хан обругал Семена Бельского и своих советников. Обвинял, что его обманули, уверяя в беспомощности России. Ночью по огням, по шуму в русском лагере Сахиб Гирей понял, что подходят все новые отряды, и испугался битвы. Под покровом темноты снялся с места и стал уходить. Но за ним кинулись в преследование, захватили часть обоза, несколько турецких орудий, рубили и брали в плен отставших неприятелей. На обратном пути хан попытался взять Пронск — завершить поход хоть какой-нибудь «победой». Деревянную крепость только недавно отстроили, ратников в ней было мало. Но на предложение сдаться воевода Жулебин ответил: «Божьею волею ставится град, и никто не возьмет его без воли Божьей». На защиту Пронска встали все горожане, даже женщины. Тучи татар, полезших на штурм, встретили ядрами пушек, камнями, кипятком. Несколько атак отразили, а на выручку уже спешила русская конница. Узнав об этом, Сахиб Гирей снял осаду и бежал, а задержка у Пронска обошлась татарам дорого, их гнали и трепали до Дона.
Победа была полной, и победителем опять стал Иван Васильевич, которому в эти дни исполнилось одиннадцать! Народ славил именно его, и славил вполне заслуженно. Воеводы и воины кланялись ему: «Государь! Мы победили твоими ангельскими молитвами и твоим счастием» [141]. Да, полчища врагов бежали, рассыпались! При ничтожных потерях со стороны русских, без кровопролитного побоища! Господь помог — это понимали все. А Господь помогает тому, у кого Правда. Но где же ей быть, Правде, как не у мальчика, принявшего отцовскую державу?
Впрочем, и Иван Бельский с братом Дмитрием очутились на вершине своей славы. В их честь звучали здравицы, поднимались чаши. Катилась чреда победных торжеств и пиров. Составлялись указы о пожалованиях, наградах для воевод. Но в этой праздничной волне, и как раз под Рождество Христово, к государю обратились митрополит Иоасаф с группой бояр. Ходатайствовали возвратить прежнее положение семье его мятежного дяди Андрея Старицкого. «Тоя же зимы, декабря 25, пожаловал Князь Великий Иван Васильевич, Государь всея Руси, по печалованию отца своего Иоасафа митрополита и боляр своих, князя Влодимира Ондреевича и его матерь княгиню Ефросинию, очи своя им видети, да и вотчину ему отца ево отдал, и велел у него быти боляром иным и дворецкому и детем боярским дворовым не отцовскым» [142].
Сын и вдова изменника Андрея из всех опальных дольше всех оставались под арестом. Даже Шуйские не освободили их (вместо этого поживились имениями Старицких). Но здесь мы впервые встречаемся с некой загадочной деятельностью переведенного из Новгорода священника Сильвестра. «Бысть же сей Силиверст советен и в велицей любви бысть у князя Владимера Ондреевича и матери ево Ефросийнии, его бо промыслом из нятства выпущены» [143]. А ведь Сильвестр был еще рядовым священником, хоть и кремлевским, не имел прямого доступа к государю. Но в короткое время обзавелся связями в придворной среде, которые и использовал для хлопот о Владимире и Ефросинье. И его связи уже оказались такими, что позволили подключить митрополита с боярами [144]. А в результате снова возник «альтернативный центр», двор Старицких князей. Им было разрешено набрать себе новых бояр, новое удельное войско из детей боярских.
Но
