Началось вроде бы официальное заседание Политбюро под руководством Ивашко. Я, естественно, вышел (в это время я не занимал какого-либо поста в партии, а в работе пленума принимал участие как народный депутат от КПСС) и лишь потом узнал, что приняли “соломоново решение” — поставить на голосование вопрос не о самом вотуме доверия генсеку, а о том, обсуждать этот вопрос или снять его.
В кулуарах пленума все бурлило. Более 70 членов ЦК поставили свои подписи под заявлением, составленным Вольским, в котором высказывалось категорическое возражение против отставки генсека. Констатировалось, что ЦК в данном составе не в состоянии руководить партией, и выдвигалось требование о созыве нового съезда партии. Я уверен, что подписей под заявлением оказалось бы значительно больше, если бы все знали о нем.
Заявление не было оглашено на пленуме, поскольку сразу же после окончания перерыва проголосовали предложение Политбюро о снятии вопроса об отставке генсека с обсуждения. Оно было принято подавляющим большинством при 13-ти, по-моему, воздержавшихся. Знакомая ситуация — шумная критика, а при голосовании — в кусты».
«Видимо, они держали совет ночью, — вспоминал позднее Горбачев в своих мемуарах, — и на другой день обойма ораторов, распаляя зал, насела на генсека. Особенно резко, даже грубо выступил Гуренко, заявивший: “Со страной сделали то, что не смогли сделать враги”. Он потребовал “законодательно закрепить за КПСС статус правящей партии”, восстановить прежнюю систему расстановки руководящих кадров, контроль партии над средствами массовой информации. Трудно было поверить, что можно в такой степени быть рабом предрассудков и оторваться от жизни.
Не отстали от него Прокофьев, Гидаспов, Малофеев. Первый секретарь Компартии Белоруссии прямо потребовал от президента ввести чрезвычайное положение. Собственно говоря, к этому вели и другие критики генсека: пусть он либо вводит ЧП, либо уходит. После самого жесткого из таких выступлений — кажется, это был Зайцев из Кузбасса — я взял слово. Сказал: хватит демагогии, ухожу в отставку.
У меня спрашивали, было такое решение принято под влиянием импульса, раздражения и досады, вызванных нападками на генсека, или это был заранее взвешенный, обдуманный “на холодную голову” тактический шаг? Как ни странно, в какой-то мере верно и то и другое. Конечно, не обошлось без эмоций, возникло желание сразу же покончить с этим. А с другой стороны, повлияло и то, что я заранее не исключал такой развязки, был готов к ней. Что ж, подумалось тогда, вероятно, настал “момент истины”, когда надо отбросить колебания и принимать решение».
Что же такого, возмутившего генсека, сказал первый секретарь ЦК Компартии РСФСР Иван Полозков? «Я не могу понять, Михаил Сергеевич, как, взявшись за такое большое, доброе и ответственное дело перестройки, вы могли выпустить штурвал из рук?».
А первый секретарь Кемеровского обкома А. Зайцев, выступление которого вывело из себя генсека? «Михаил Сергеевич, я бы хотел сказать, почему все-таки шахтеры добиваются вашей отставки. Наверное, интересный вопрос. Это, я думаю, у них профессиональное. Когда в шахте авария, то они оперативно, в чрезвычайном режиме, при четкой дисциплине ее ликвидируют, зная, что, если они этого не сделают, — дальше взрыв, катастрофа. И видя, что страна сегодня в аварийном состоянии, а вы мер не принимаете, они требуют другого лидера, который не допустил бы этой катастрофы».
Масла в огонь подлил машинист электровоза из Иркутска Сапачев: «Руководство страны ведет страну на красный свет. Криками исходят пассажиры, а в это время машинист, как глухарь, токует: все хорошо, верной дорогой едем, товарищи. Втайне от народа перевели стрелки, перестроечный поезд пошел не по тому пути, куда были куплены билеты в 1985 году».
Участники пленума шептались: «А кто придет вместо него? Этот кемеровский секретарь?» К тому же многие понимали: снять Горбачева пленум не может. На XXVIII съезде в июле 1990 года он под предлогом демократизации провел изменения в уставе партии, чтобы генсека избирал съезд.
Вот как это изложил Горбачев: «Меня стали уговаривать взять свое заявление обратно. Я отказался и ушел в свой кабинет. В Политбюро продолжались дебаты. Тем временем в зале вокруг Вольского, Лациса, Бакатина, Грачева и ряда других товарищей стали собираться многие члены ЦК, выражавшие категорическое несогласие с нападками на Горбачева, бывшие решительно против его отставки. Таких набралось, кажется, 72 человека. Они составили заявление, в котором речь шла о том, что ЦК в данном составе не в состоянии руководить партией, выдвигалось требование созвать новый съезд КПСС.
Спустя полтора часа Пленум по предложению Политбюро подавляющим большинством голосов (13 — против и 14 воздержавшихся) решил снять с рассмотрения выдвинутое мной предложение об отставке с поста Генерального секретаря ЦК КПСС».
После пленума родилась легенда о «заговоре секретарей» — якобы руководители местных парторганизаций хотели снять Горбачева. Другие считают: заговора не было, просто впервые недовольство Горбачевым вылилось наружу. По некоторым деталям становится ясно, что как раз после этого пленума секретари обкомов начали обсуждать необходимость замены генсека и подбирать ему замену, надеясь осенью 1991 года провести внеочередной съезд партии.
Впрочем, дебаты вокруг вопроса об отставке Горбачева возникали на пленумах Московского городского и Ленинградского областного комитетов КПСС. Их руководители Прокофьев и Гидаспов сами этот вопрос прямо не ставили, но объясняли так: все идет «снизу», отражает настрой рядовых коммунистов, ничего не поделаешь.
Называлось даже имя возможного преемника Горбачева на посту генсека. Им мог стать председатель Верховного Совета СССР А.И. Лукьянов. Однако августовские события 1991 года, приведшие к запрету КПСС, спутали все планы.
Майская маета
3 мая 1991 года. Заседание Политбюро. Констатируется массовый выход из КПСС. За 4 месяца ее ряды покинули 130 тысяч человек. Это столько же, сколько за весь 1989 год.
Добровольный выход из партии начался в 1988 году. Тогда ее ряды покинули 18 тысяч членов. Наибольшее число вышедших составляли рабочие. 26 % причиной выхода назвали неверие в КПСС как в политическую силу, 17 % — неверие в перестройку. Стихийное недовольство политикой КПСС выражалось и в неординарных формах — отставках первых секретарей и даже бюро обкомов — Тюмень, Волгоград, Башкирия, Донецк. Наибольшее число вышедших из КПСС (в процентном отношении) приходилось на цитадель ЦК — Москву и колыбель революции
