проще — катков заливают сколько угодно и в метро коньки совершенно не мешают. Но и здесь есть НО. Все эти катки платные и цена, обычно, заоблачная, а там, где бесплатно, лёд настолько убитый, что никакого удовольствия от катания не получишь.
От нахлынувшей зимней депрессии меня спасает только одно. В пять часов вечера мы созваниваемся с Рилом. В это время у них чаще всего полёты уже заканчиваются. И ради этого я делаю все, чтобы день прошёл как можно скорее. Мы можем разговаривать часами. И тем для этого — целое множество. Иногда он мне рассказывает про их полёты. Ничего конкретного, что могло бы нарушить государственную или военную тайну, он, конечно, не говорит. Скорее он рассказывает про свои ощущения в целом, про красоту, которую видит из самолёта, про обычаи и причуды корейцев, про выходки сослуживцев и так далее. Вопреки новостям из телевизора, Рил говорит, что у них в КДНР относительно безопасно, и воздушных сражений практически не происходит. Довольно странно. Ведь если верить ему, то они просто летают вдоль границы и “пугают” своим видом американцев. Почему же тогда он каждый вечер так сильно вымотан как физически, так и психологически? Я вижу, что ему нужна моя поддержка, и я даю ему её. Иногда он хочет просто поговорить о московской погоде, о моих “успехах” на работе или про Ленку и Антона. Этим самым он отвлекается от своих будней.
Вот и сегодня я ушла в работу полностью, чтобы день пролетел побыстрее. В пятом часу вечера я, как обычно, начала ждать его звонка. Но время идёт, а он не звонит. Наверное, очень занят, поэтому переживать не надо. Тем более у них уже вечер, а, как говорит Рил, по ночам они стараются не летать.
В восемнадцать ноль-ноль, когда я уже собиралась уходить домой, на всякий случай, набираю его номер. Гудки идут, но трубку никто не берет. В течение часа пробую ещё дважды, но тот же результат. Что-то точно случилось.
На следующий день, когда я была уже на работе, мне позвонили с незнакомого номера.
— Алло, — отвечаю я, ожидая услышать голос Рила.
— Доброе утро, — ответил немного смущенный и печальный незнакомый мужской голос. — Говорит майор Титаренко. Вы Лани?
— Да, — аккуратно подтверждаю я.
— Кем Вам приходится старший лейтенант Машков Кирилл? На его телефоне подавляющее большинство вызовов на Ваш номер.
— Я… — осекаюсь я, понимая, что сердце ускоряет темп. — Я его девушка.
— Значит, я не ошибся, — подводит итог он. — Мне полагается уведомить родных, что старший лейтенант со вчерашнего дня считается пропавшим без вести, — огорошивает меня он. — Но номер его матери из телефона старшего лейтенанта Машкова не обслуживается. Вы, случайно, не знаете работающий номер?
— Как? Что случилось? — спрашиваю я, игнорируя вопрос про номер телефона мамы Рила.
— Кхм, — он прочищает горло, собираясь с мыслями. — Его сбили в неравном бою. Он катапультировался над территорией, занятой врагом. Больше нам ничего не известно.
— Как сбили? Почему над территорией противника? Разве вы ведёте воздушные бои? — отказываюсь верить я, надеясь, что это какой-то дурацкий прикол. — И Рил очень хороший лётчик! Его не могли сбить, — добавляю я.
— Он наш лучший лётчик! — не без гордости отвечает Титаренко. — Он остался прикрывать отступление своих товарищей, чем спас четыре жизни.
Это похоже на Рила. Опять он кого-то спасает. Так, сейчас для меня самое главное, что он пропал без вести, а не погиб. Раз он катапультировался, то он, скорее всего, ещё жив. Я озвучиваю свою догадку этому Титаренко, и он подтверждает мои умозаключения. Тогда я признаюсь, что номера телефона его мамы у меня нет, и прошу его держать меня в курсе событий. Он соглашается и вешает трубку, вежливо попрощавшись.
Рабочий день — коту под хвост. Заниматься чем-то полезным я сейчас не могу. Перебирая в голове варианты, как можно узнать подробности или помочь Рилу, прихожу к выводу, что мне, как ни странно, остаётся только молиться. Отправившись с работы, и сославшись на плохое самочувствие, собираюсь идти в церковь. С работы меня отпустили легко, видимо у меня на лице написано, что мне сейчас очень плохо. А вот с церковью было сложнее. Я не очень часто сюда хожу, а одета я сегодня и подавно не так, как следует, но меня это не останавливает. Нахожу на карте ближайший храм и бегу к нему. Именно бегу. У меня ощущение, что я опаздываю к Рилу на помощь.
Тяжело дыша, вваливаюсь в богато украшенный главный предел храма, запоздало вспоминая, что надо перекреститься перед входом. Так, надо взять себя в руки! Осматриваюсь. Вокруг никого, только одна бабушка сидит за прилавком, продавая свечи. Я делаю глубокий вдох. Запах ладана действует успокаивающе и приводит нервную систему в порядок.
Повязав на голову шарф наподобие платка, иду к бабушке и покупаю свечек. Я плохо знаю, как надо правильно молиться. Надеюсь, Бог не сильно на меня разозлится, если я буду делать не все верно. Но мои переживания на этот счёт исчезают, как только я подхожу к иконе. Слова и просьбы шёпотом срываются с губ, а выученная ещё в детстве молитва “Отче наш” сама всплывает в голове.
— Помоги ему добраться до своих и спаси его жизнь, — прошу я у Бога.
Мне казалось, что я находилась в церкви не более пятнадцати минут, но выйдя, понимаю, что прошёл уже час! Возвращаться на работу не имеет никакого смысла, и я собираюсь идти домой, когда мне снова звонит этот самый Титаренко. Я немедленно отвечаю, но, вопреки моим ожиданиям, голос у него весёлый.
— Добрый день! Это майор Титаренко, — так же, как и в прошлый раз, представляется он. — Рила доставили в госпиталь, что находится неподалёку от нашего аэродрома. Я только что ходил туда, и мне сказали, что личность подтверждена и это несомненно он.
— В госпиталь? Он ранен? — пугаюсь я.
Титаренко рассказывает мне подробности. Рилу осколком от корпуса самолёта повредило лёгкое, и он получил пулевое ранение в ногу. Также он потерял много крови и сейчас находится без сознания. Титаренко несколько раз повторил, что он спасся ЧУДОМ! Корейские врачи уже им занимаются. Так что все в их руках. Я спрашиваю о его состоянии, и в каком именно госпитале он находится. Титаренко рассказывает, что знает и, ссылаясь на неотложные дела, прощается со мной и вешает трубку. Похоже, мои молитвы были услышаны, но только наполовину — он добрался до своих. Тут мне в голову приходит мысль, что моя просьба была исполнена на половину
