форсаже со снижением. Там со стороны наших уже подняли МИГи, спешащие на помощь. Моих преследовать никто не будет. Кто хочет встретиться со свежими силами? Вместо этого они отыграются на мне. Меня атакуют целой гроздью ракет. Вымотанный боем, я совершаю противоракетный маневр, на усталое тело привычно наваливаются перегрузки, уши закладывает, но тут моя Сушка сильно вздрагивает. Самолет тут же перестает слушаться ручки управления, что-то больно жалит в грудь, кто-то что-то кричит мне по рации, но слов я не разбираю. Борт начинает произвольно вращаться и неконтролируемо падать. Я тут же тяну рукоять катапульты. Автоматика туго стягивает на мне ремни, чтобы ещё сильнее приковать меня к креслу катапульты, и в то же мгновение с периодичностью в долю секунды срабатывают патроны, отстреливающие фонарь кабины и кресло катапульты. Словно огромная нога даёт мне хорошего пинка и я пулей вылетаю куда-то вверх. Но парашют сразу не открывается. Автоматика кресла ждёт, пока скорость не уменьшится до безопасной для раскрытия парашюта, и только после этого надо мной появляется купол. Я нахожу взглядом падающие обломки, которые совсем недавно были моим самолетом. Жалко его, хорошая была машина. Не просто самолёт, а настоящий боевой товарищ. Я слежу за ним пока он не разбивается о землю, не в силах отвести глаз.
Сейчас надо попытаться понять, на чью территорию я опускаюсь. Оглядевшись вокруг, понимаю, что скорее всего к южнокорейцам. Это плохо! С раной мне далеко не уйти, а в плен я сдаваться не собираюсь, ведь пилот, попавший в плен — большая ценность для врага. Это не просто осведомленный офицер, но и хороший рычаг политического давления. Я тянусь рукой к контейнеру НАЗ, укрепленному в кресле катапульты, чтобы убедиться, что он на месте. Он там, где и должен быть, что придаёт уверенности, ведь в нем помимо сухпайка, ножа, спичек и всего остального есть пистолет с тремя обоймами и пара осколочных гранат. Иными словами, есть чем дать последний бой. Вот странно, у меня в ближайшей перспективе смерть, а мне совершенно за себя не страшно. Страшно за маму, когда ей скажут, что я не уцелел. Все бы на свете отдал, чтобы попрощаться с ней как следует и попытаться успокоить. В голове сразу нарисовалась картина: закрытый гроб и мама, плачущая на нем. А позади стоит Лани вся в черном и беззвучно всхлипывает. Нет уж, я не хочу, чтобы они познакомились таким образом! Я ещё столько всего не сделал в своей жизни, и умирать рано. Тем более я обещал Лани, что со мной ничего не случится, а обещания надо выполнять. Но уж если встанет выбор дать последний бой или позорно сдаться, то я выберу первое.
После довольно удачного приземления, что уже большая удача в гористой местности, отстегиваю ремни, удерживающие меня, и осматриваюсь вокруг. Где-то вдалеке шумит бой, и поэтому первым делом нахожу в контейнере НАЗ две гранаты, которые я рассовываю по карманам, и пистолет, который беру в левую руку. Правой рукой я, как могу, зажимаю кровоточащую рану и лёгким бегом направляюсь туда, где по моим прикидкам находится север. Из-за раны в груди быстро бежать сложно, и часто приходится делать короткие остановки чтобы отдышаться, но неожиданно стрельба начинается совсем близко. Хоть я и старался быть как можно менее заметным, но фонтанчики земли, поднятые пулями совсем близко от меня, красноречиво говорят, что стреляют именно по мне. Я делаю ускорение, но тут мою ногу обжигает болью, и я падаю. Остекленелыми глазами осматриваю прострелянную голень, и с ужасом для себя понимаю, что вся штанина уже пропиталась кровью. Времени накладывать жгут у меня нет, ведь преследователи совсем близко. Я направляю пистолет в сторону откуда по мне вели огонь, и несколько раз нажимаю спусковой крючок, разряжая обойму Cтечкина. После стрельбы из авиационной пушки пистолет кажется детской игрушкой. Надо бы перезарядить его, но сначала решаю сменить позицию. Идти теперь я не могу, но могу ползти, и я ползу, ползу из последних сил, которые стремительно утекают. Позади уже слышатся голоса неприятеля. Надо срочно что-то решать, и я решаю пустить в ход гранату, когда они подойдут ближе. Силы совсем на исходе и далеко кинуть её не получится, поэтому я взорву её прямо в руках когда они подойдут ближе, надеясь зацепить взрывом побольше врагов. “Они еще узнают, как умирает русский офицер!” — проносится злобная мысль в голове, пока я непослушными пальцами разгибаю усики от чеки, чтобы можно было легко её выдернуть. Уже на грани потери сознания совсем рядом слышу стрельбу с севера. Звук стрельбы калаша ни с чем не перепутаешь, а ими вооружены КНДРовцы. “Союзники не далеко”, — мелькнула мысль в замутненном сознании, и я делаю ещё несколько движений в сторону севера, пока сознание не уплывает из измученного тела.
Глава 2.3. Взялся за гуж, не говори, что не дюж
Лани
Прошло уже три дня, как я вернулась в Москву и вышла на работу. После тропического климата и полуторанедельного безделья организм и сознание категорически протестуют против холода и рабочей деятельности. Но делать нечего, и приходится заставлять себя вставать в семь утра и плестись от дома до метро и от метро до работы по мокрым и грязным тротуарам под шум проезжающих мимо машин.
Сегодняшний день — не исключение. Я опять бреду на работу, пытаясь поглубже закутаться в пуховик, спасаясь от холода. Под ногами неприятно хрустит соль, которую недавно разбросали дворники. От этой соли даже в минус двадцать будут стоять лужи! Тоже мне зима… По-моему, зима — это самое ужасное время года в Москве. Нет, в целом я зиму люблю, но только настоящую зиму, как та, что была в мем детстве, там, откуда я родом. Чтобы никакой грязи, соли под ногами и брызг от проезжающих машин. Я привыкла, что зима — это волшебное время года, когда все вокруг становится белым, когда лёгкий мороз пощипывает щеки, когда снег приятно поскрипывает под ногами. Ну и, конечно же, зимние веселья. Коньки, лыжи, катание на санках. В Москве этим тоже можно заняться, но гораздо проблематичнее. Покататься на санках или тюбингах можно далеко не везде. Таких мест по Москве очень-очень мало. Побегать на лыжах — ещё сложнее, ведь для этого надо сначала проехать на метро через пол Москвы с лыжами в руках, а туда где есть прокат либо не добраться, либо придется стоять в очереди пол дня. Вот с коньками все гораздо
