записывать, Марина Максимовна! Она все время такое отмачивает. Вот еще, например: „Вас родители портили, портили, а потом школе подкинули!“» (Таня.)
Хохот.
«Слушайте, а за что вы невзлюбили-то ее? Не за фразы же эти?»
«Сказать? (Опять Адамян.) За то, что она отбивает интерес к химии у ребят! Каждый день — примерно у ста пятидесяти человек! На проблемном уровне она же не сечет абсолютно. Подсуньте ей любую сенсацию химическую — из „Науки и жизни“, из „Эврики“, о спецжурналах я и не говорю, — по лицу увидите: все это мимо! Как козе баян, как зайцу джинсы!»
«Нам это известно. А чего ты от Марины Максимовны хочешь?» (Смородин.)
«Мнения!»
…Далее идет то, что мы уже слышали — вплоть до разговоров о новом директоре, когда Марина Максимовна исключала из своего репертуара песенку «А я люблю военного…»
— Товарищи, как же это? Ведь мы подслушиваем… — словно очнувшись, сказала Ирина Ивановна Смородина.
— Что-что? — не поняла Клавдия Петровна, однако нажала клавишу «стоп».
— Я лучше пойду… Я эту педагогику не знаю, конечно, только как-то нехорошо… — Ирина Ивановна двигалась спиной к двери, горестно глядя на Назарова. — До свиданья. — И ушла.
Клавдия Петровна всплеснула руками:
— Если хотите правду, вот уж кто действительно ревнует своего сына к этой Марине, так это она! И по-моему, неспроста… А здесь вот струсила!
— Не о храбрости речь, Клавдия Петровна, — глухо сказал Назаров, уставившись на кассеты. — Если не ошибаюсь, магнитофон принадлежит вашей дочери?
— Да, это наш ей подарок… А сама-то она кому принадлежит? Я могу это спросить, не усмехайтесь, я жизнь на нее положила! — Клавдия Петровна направилась к графину с водой. Выпила два стакана подряд. — …Когда я послушала разговоры эти, я поняла наконец, откуда у девчонки такой тон со старшими. Оказывается, это можно. Вот «разобрали» Эмму Павловну… И вас, Кирилл Алексеич, заодно! Ей знаний не хватает, вам — лирики, видите ли. От любого немного останется, если его так разобрать, никто не святой, правильно? Одна Марина Максимовна!
— По-моему, комментарии тут излишни, — вмешалась Ольга Денисовна. — Мы подумаем, разберемся… — Она сверхвыразительно глядела на Назарова.
— Вот-вот. А то получается по пословице: сильнее кошки зверя нет!
— Вы можете эту пленку доверить нам? На день-два? — спросил Назаров. Ему не терпелось прекратить эту аудиенцию.
— Да, берите с аппаратом вместе… А ей я что-нибудь придумаю. Берите, берите, интересы у нас одни, правильно? Только, Кирилл Алексеич, Юля-то моя здесь тоже распустила язык… Надеюсь, по ней моя откровенность не ударит? Десятый класс…
— Не ударит. — Назаров ухватил магнитофон за кожаный ремешок, буркнул «до свидания» и вышел.
Дали звонок с урока.
— Ах, господи! — Клавдия Петровна досадливо щелкнула пальцами. — Тогда уж я пересижу у вас перемену, а?
Она подсела к Ольге Денисовне:
— Думала: приду, выложу все — станет легче. Нет, камень тут. — Она дотронулась до груди. — И себе не облегчила, и вам тяжесть навесила…
Ольга Денисовна согласилась:
— Золотые слова.
— Директор разнервничался… Между нами, женщинами, там ничего такого нет?
— Где «там»? Не понимаю…
— Я говорю: может, уже раскручена эта самая «лирика»? Я ж не из пальца, вы сами слышали: «лирического учреждения» ей надо!.. Это как — утепленного? Худо, дескать, зябко в одинокой постельке? Ни стихи не помогают, ни песенки? А французские — еще хуже…
Внезапно Ольга Денисовна залилась краской, разгневалась — такой мы еще не видели ее.
— Послушайте! Речь все-таки идет об учителе вашей дочери! Нельзя так, нехорошо! Мы с вами не девчонки, калякающие в туалете!
Она взяла стопку тетрадей и вышла, прежде чем Клавдия Петровна успела оправдаться.
А через полминуты вдруг вернулся Назаров, ударом ладони распахнул дверь. Шея у него была красная.
— Во что вы меня превращаете, мамаша? Иду в кабинет — навстречу весь десятый «Б»… а я — с этой штукой. Красиво? Я ж педагог, черт возьми, директор, коммунист!
Лицо Баюшкиной хлопотливо выразило понимание и сочувствие.
— Действительно… Не хватало вам еще от них прятаться! Директору — от ребят… смешно! Был один заграничный фильм, длинное такое название — про дело человека, который вне всяких подозрений… Вот это — вы! — говорила она, отобрав у него магнитофон и укладывая его в желтый мужской портфель.
— Благодарю вас. Я смотрел. Как раз он там убийца, — не улыбнувшись, напомнил Назаров.
— Серьезно? Пример, значит, глупый, беру назад… Так хорошо будет? — Она передала ему портфель.
Он несолидно показал большой палец, чтобы больше не произносить ничего. Боялся произнести то, что вертелось на языке.
* * *
В коридоре он встретил Марину.
— Спасибо большое, Кирилл Алексеич, — сказала она. — Мы там выключили.
— Да? А мы тут включили…
— Что? — она, естественно, не поняла.
Он переложил портфель из правой руки в левую и распорядился:
— Зайдите ко мне после уроков, есть разговор…
— Хорошо, — сказала она рассеянно. — Но зря вы с нами не смотрели: такие вещи бывают раз в год, надо все бросать и смотреть…
— Дела, знаете, работа! — отозвался он едко. — Не всегда для души, как у вас, а все же не бросишь: зарплата идет!
Она даже задохнулась от этого выпада и ответить не успела: директор спешил.
* * *
Алеша Смородин, застигнув свою маму в раздевалке, допытывался у нее:
— Мам, не выкручивайся. Зачем ты пришла?
— Ерунда, Алеша, не обращай внимания… думала, что ключ дома забыла, а он — вот он — нашелся… — Ирина Ивановна, уже одетая, без надобности рылась в сумочке, лишь бы не смотреть на сына.
— Здравствуйте, Ирина Ивановна! — подбежал Адамян, а с ним Ельцов. — Неужели вас вызвали?
— Здравствуй, Женя. Давно вас не видела. Похудели вы что-то, — ушла она от вопроса.
Но сын настаивал:
— Мама, зачем ты приходила?
— Если уж смородинских родителей вызывают, — сказал Ельцов, — тогда я уже ничего не понимаю…
И, не сумев спрятаться от честных глаз сына и его друзей, Ирина Ивановна вдруг взмахнула рукой, сердито глянула наверх и сказала:
— Языкатые вы слишком, несдержанные… Особенно ты, Женя. Навредили вы своей учительнице этими длинными языками.
— Кому? Мариночке?!
— Вот видите: она для вас «Мариночка»… А разве это можно?
* * *
По иронии школьного расписания после телевизионного урока о Моцарте и Сальери у десятого «Б» была химия, Голгофа.
— Кого нет? — выясняла Эмма Павловна.
Дежурная осмотрелась и несколько удивленно стала перечислять:
— Адамяна Жени… И Смородина не видно. Еще Ельцова…
— Адамяна нет? Слава богу! Один раз отдохнуть… от его великой учености и великого нахальства! Он думает, что если его папа химик, то…
Дверь отворилась: прибыли Адамян, Смородин и Ельцов. У них замкнутые недобрые лица.
— Разрешите?
— Ну
