как-то гадко.
Длинная лестница вниз во внутренний двор. Ступенька. Голенище сапога прошлось по коже! Ведя по поручню рукою, постоянно спотыкаясь, я кое-как добрался до палатки, торгующей мясом. Прошёл вдоль ряда сумрачных деревьев. Поглядел на окна лавок. Спотыкаясь, я через не могу вышел к арке башни. Прошёл мимо снятых тяжёлых ворот.
Взял экипаж.
Отдал приказ и доехал вплоть до обыкновенного дома, с геранью на окнах… Но баронета дома не оказалось.
«На кладбище он, — благонравно отозвалась старушка. — Хотя ещё нет… Стало быть, у церкви Прина… Да не бери ты энту „дребезжалку“!.. Что вам пройти!»
Я сказал «спасибо». Вышел. И слова её передал разбитному рыжеватому малому на козлах.
Он кивнул немытой головою:
— Не проедем.
— О-очень хорошо-о, — отозвался я с каким-то длинным, необыкновенно долгим «о».
Мы проехали до поворота, а после расстались.
Сдачу я не взял, а сам без особой надежды побрёл по заросшей разбитой дорожке. Очень скоро впереди показался весьма загорелый мужчина с полупустым лотком на наплечном ремне.
До моей просьбы «проводить» он просто бесцельно шатался по округе. Беседовал с каждым встречным о «поборах» и «погоде». Пара фарсов придала его порывам направленье.
«И как Фавоний мог оказаться посреди Залива? Насколько же сильно он мог отойти от своей земли. И всё же это был не он?»
Факт, что некий Ариес Брэйв очень много лет содержит «дом». Сам когда-то начал в нём на должности официанта, после стал «антрепренёром», а ещё спустя десятилетье выкупил всё здание вместе с внутренним двором.
Он и теперь, давая актрисам время, порою выходит на подмостки. Исполняет гимны и танцует. Очень при этом забавно машет старой шляпой в виде пары уток.
Перед мысленным взором вновь появилось весьма чисто выбритое лицо: «…Да это он!.. Фавоний! Тут и сомнений быть никаких не может!»
Я молчал, но «разговору» это не мешало.
Парило как-то необычайно сильно. И под быстро летящими облаками людей то накрывало зноем, а то обдувало лёгким прохладным ветерком. Мне по-прежнему отчего-то было тошно.
Провожатый всё не мог умолкнуть. Стену, чудак называл «центом мира», а изделия свои «вирожками».
Звучно сморкнув, дёрнув плечом, он пожаловался на «погоду».
Внезапно мужчина улыбнулся.
И подмигнул мне:
— А может, того? по малой?
— … Н-нет!
Блестящее и почти что жирное лицо перекосилось на мгновенье. Впрочем, провожатый почти что сразу позабыл и принялся сватать свои «вирожки».
Стянув объёмный головной убор, торговец вытер лоб. Обтёр гладко выбритое лицо и тонкий нос. Сощурившись на солнце, он поглядел вперёд.
Звон в воздухе.
Волна, переливом, расходилась по округе.
Сначала мы услышали сирень. После заметили кусты, а затем и яркие кроны берёзок. Конец тропинки, наудачу скоро упёрся в маленькую церковь.
На невысокой, напоминающей линейку колоколенке малое дитя играло, оживляло зелёный колокол. Просто играло. Ярко. Откровенно. Оно мимоходом поднимало облака. В ярком свете рушило и соревновалось с солнечными лучами. Разгоняло свежий, приятный ветер. И провожало стаю серых журавлей.
Просто играло.
Долго. Ярко.
Чисто.
Пока испуганная мать ждала его внизу.
Ребёнок «вымел прах» из крон косматых елей. Поднялся к сводам и, наконец, доведя до абсолютной точки, резко оборвал.
В освежённом, чистом воздухе как будто зазвонила тишина.
Редкие хлопки. В тени молодых берёзок, на старых лавках зашевелились зрители.
Я поморщась чуть повёл головою: в ушах словно пух.
Немного поразмыслив, провожатый стянул с плеча исчернившуюся лямку. Почесал оползшую шею. И несколько раз хлопнул в ладоши… И я с ним за компанию.
Хотя и не знаю зачем.
Торговец ярко присвистнул… Я промолчал.
Неприятный пух в ушах. Понемногу я стал различать голоса. Кажется, зрители остались довольны.
Ничего не ожидая, я просто наблюдал, как матери встречают трёх своих чад: утирают им носы и после смахивают слёзы. Понемногу люди стали разбредаться. До меня долетел голос, зовущий послушать службу.
Лишь две фигуры остались в тени берёз. Старик в белой, прилипшей к костлявому телу рубашке и… стражник… Тощий и низенький, хорошо знакомый мне стражник, который почти приплясывал у его плеча.
Такая вот очень субтильная фигура в очень измятом колете.
В изодранном шлеме, который упирался в уши и затылок.
Он знал про шутку. И про великана, с которым я ничего не сделал.
… Человек, разговаривал с баронетом, курил. И вопреки погоде то и дело поправлял пёстрый, очень длинный шарф.
'Вот и пришли, — сопнул мой провожатый. — Красиво здесь у нас! Что есть, то есть".
Без задних мыслей, без обиняков я наблюдал, как нелепый человечек о чём-то спорит. (Больше с собой). Вот, он, наконец, договорился… Распрощался с дворянином… Чихнул едва отойдя и высморкался ёжась. Он будто бы бросил что-то себе под нос и побрёл вниз по дорожке.
Он чихнул. Столкнулся с женщиной. Попятился, столь рьяно та сразу стала защищать своё рыжеватое в веснушках чадо. Служитель правопорядка белый платок засунул вглубь рукава. Попятился. Раскланялся. Глянул при этом будто бы свысока. Ей через плечо.
Взгляды наши встретились.
«Мерз*вец!»
С истинным ужасом я взирал, как брови мужчины лезут на высокий лоб, как закладывается ряд глубоких морщин, и шевелятся уши. Шлем «кивает».
Стражник зачем-то привстал на носочки.
Сорвавшись, стая голубей заполонила воздух между нами.
Щуплый мужчина посмотрел внезапно себе под ноги. Он поддел невидимый камень и глубоко засунул руки за колет. Развернулся на пятках. Он выпрямился и едва ли не перебирая, скоро зашагал в направлении старой городской стены.
— Да куда ты смотришь? — беззлобно улыбнулся мой провожатый. — Вон он сидит. Наш баронет.
[1] Кафе — новое для Элиса, «модное» слово. Обозначает небольшое заведенье, направленное на подачу лёгких блюд и напитков.
XVII
Старик поприветствовал меня улыбкой.
Подобрав клетку для птиц, он замешкался; на штанины посыпались крошки.
— Вы тоже… слышали о нашем фестивале?
— Д-да, — отозвался я.
Теней в этот раз нигде заметно не было. Стараясь не привлекать вниманье, я огляделся: прошёлся взглядом по лавке, траве и ближайшим кустарникам. По зданиям, что едва выглядывали из-за цветущей зелени.
Подумав немного, я кулёк со сладкой выпечкой положил возле бедра: так чтобы и видеть было можно и забыть.
Старик чуть привстал.
— Вивар! — бросил он охрипло… — Ты в порядке?
Я обернулся. В глубине кустов, меж ярко-лиловых цветов сирени… в самом деле крутилась стройная, хорошо одетая фигура. Секретарь обстригал сухие ветки. Из-за поднятого воротника его торчали сухие листья, а из-под завёрнутых манжет святили яркие полосы загара.
— Гвиневра…
