class="p1">— Да? Лучше все же сдать тебя Шибаевым, больно непочтительно ты с главой рода речи ведешь, — опять встрял в разговор Акинфий.
— Так ведь я теперь почти изгой… И вы для меня просто чужие люди, хоть и по крови сродственники… Нет, сдавать вы меня не станете, не блажи, старый. Даже твои сыновья такой приказ выполнять не враз захотят, а другие и подавно вязать меня не станут. И накой тебе, дед, — снова обратился он к Маркелу, — так свой авторитет ронять? А нашим скажешь, уберег пацана, он шустрый, бедовый, не пропадет. Можешь даже им намекнуть, что денег в дорогу дал. Но это на твое усмотрение.
Дед, впервые отреагировав на его слова, свирепо раздул ноздри и сжал тяжелые кулаки, видно было: еще капля, и он взорвется, и тогда будет «ой». Но тут Март уже и сам остановился. Хватит жрука[1] дразнить… Поэтому просто стоял и ждал ответа. Наконец, дед поднялся из своего кресла и с почти физически ощутимой весомостью вынес приговор:
— Ты извергнут из рода. Убирайся прочь.
— И вам не хворать. И вот еще что. Против рода никогда не встану. Разве что вы первые ударите. Тогда уж не обессудьте. Но, верю, до такого не дойдет. Все, я пошел. Честь имею.
На душе у Марта все равно было тоскливо. Быть изгнанным из семьи — то еще удовольствие, как он теперь отчетливо понял. Но деваться некуда, иного пути к своей цели обстоятельства ему не оставили.
Оставалось прихватить собранные загодя вещи, надеть под куртку добытый в недавнем бою бронежилет, забрать свое оружие и навсегда покинуть родной дом.
Зайдя в свои апартаменты, он, запустив пятерню в торчащие проволокой волосы и расчесав зудящую кожу, немного изменил план. Куда ему спешить? И зачем? Разве он — беглец или осужденный преступник? Правда осталась за ним. Так что пошли все лесом. А он пойдет и хорошенько помоется. Тем более что и времени до назначенного Фадеем Басаргиным часа оставалось еще порядочно. Забрался в ванну, включил горячий душ. С потоками исходящей паром воды из лейки вместе с потом и грязью постепенно уходило и напряжение от пережитого.
Тем временем новость об изгнании Мартемьяна мигом облетела весь клан. У кого-то она вызвала вздох облегчения, но таких сыскалось немного. Некоторые из числа самых дисциплинированных просто приняли приговор главы к исполнению, не желая никого осуждать или обсуждать. Но для большинства такой исход дела стал крайне болезненным и мало приемлемым. Раздались даже голоса против большака. Особенно среди молодежи, для которой Март за последние дни стал героем и образцом. Часть из них были на Встрече и лично свидетельствовали о поступках родича. Так что в доме Вахрамеевых назревал почти настоящий бунт.
Март ни о чем подобном и не подозревал. Выбравшись из душа, он, напевая негромко накрепко прицепившуюся с ночи мелодию про нежный запах тубероз, и про мужество и честь быть таким как есть[2], вдумчиво, без суеты выбрал комплект чистых, лучше всего подходящих для быстрой езды вещей и оделся. На прощание еще раз подошел к окну, посмотрел на родной город с высоты. И тут снаружи постучали.
— Да что такое, вообще, тут происходит? Меня когда-нибудь оставят в покое? Или так и будут ломиться в комнату до последнего?
Откинув засов, обнаружил за порогом сразу четверых двоюродных братьев. Все они были на год-два младше Марта и еще учились в старших классах.
— Можно мы к тебе зайдем? — взял на себя инициативу Денис Миныч, он же Денька, старший сын погибшего в недавнем бою родного дядьки Марта.
— Проходите, конечно. Присаживайтесь, братцы, угостить мне вас нечем, в доме шаром покати. Разве что воды могу предложить.
— Спасибо, не надо, — отозвался, набычив широкий лоб, Денька, — мы к тебе пришли, потому что не согласны с дедом! Нельзя предавать своих. Один за всех, все за одного! Драться так драться, верно я, братва, говорю?
Остальная троица, горя глазами, энергично закивала тяжелыми, вахрамеевскими головами.
— Братцы вы мои дорогие, — в сердце Марта кольнуло, а на душе стало очень тепло, так что он едва не пустил предательскую слезу. — Век помнить ваши слова буду. В любой беде к вам приду, только позовите. Богом клянусь. Но нынче уже не изменить ничего. Я должен уехать из Тары.
— Возьми нас собой. Мы не хотим тут оставаться.
— Нет, так не получится. У меня ж не грузовик, а мотоцикл. Да и вам еще подрасти надо. Опять же волю родительскую нарушать невместно.
Парни свесили горячие головы.
— И чего тогда делать?
— Думайте. Учитесь. Вот, техникой займитесь, за ней будущее. Это я вам точно говорю. Водить я вас обучить уже не успею, сами ищите способ. Все в ваших руках, братцы.
Раздалось сдержанное покашливание, и все разом обернулись ко входу, на котором уже некоторое время стоял и слушал их разговор сам дядька Поликарп.
— А ну брысь отседова, бунтари недорослые! — рявкнул он на них. А когда парни рванули наружу, сам же и остановил их. — И впредь, коли уж заговорщицкие беседы вести надумаете, хоть дверь-то закрывайте, олухи!
Сам Поликарп Маркелович собственному совету последовал со всей тщательностью.
— Ну-ка, сокол ты наш ясный, пойдем, поговорим чуток.
Отведя племянника к самому окну, он, не повышая тона, негромко принялся говорить.
— Дел ты навертел, Март, столько, что и за месяц не разгрести.
— Понимаю.
— Много ты понимаешь, — с прорвавшейся досадой укорил его дядька, — молодо-зелено. Какого стрелка клан лишился! Да не о том речь. Отстоять тебя не мог. Нынче столкновение с Шибаевыми для нас равно смерти. Тут Акинф все верно сказал. Им даже не понадобится башню штурмовать, просто отрежут нам все колодцы и угодья. И амба. Без товаров, получаемых за Груз, нам не выжить. После гибели твоего отца и Мины, ранения Гришки мои позиции слабеют. А тут еще лучшего стрелка изгнали… Отец про свою вдовушку только и думает. А дядька Акинф все к своим рукам норовит прибрать. Понимаешь, каково? Тут еще и крыса-подсыл в доме завелась.
— Да, Зотей мне о том весть передавал.
— Да, я просил его с тобой поговорить, объяснить толком, чтоб дров не наломал… Да какое там… с самого малолетства ты такой был. Птицу по полету узнают. А ты и мальцом ровно лебедь среди гусей гляделся. Ну, видно судьба такая. Прости за все, Мартемьян. Не смог я обещание, данное твоему отцу — брату моему, выполнить. Не позаботился о детях его.
— Дядя Поликарп, не суди себя. Ты все сделал, как надо. Это я сам так решил. Других вариантов не осталось. А мне очень
