Постепенно, мало-помалу, Галливан все меньше и меньше походил на сутулого писаку-халтурщика, с которым я вчера познакомился. У него был вид человека, что-то изучающего под микроскопом. Мимо нас, за балюстрадой, лениво проплыл рыболовецкий ялик, от которого исходил своеобразный запах, присущий рыбацким лодкам. Галливан снял шляпу, обнажив копну непослушных рыжеватых волос. Он искоса посмотрел на деревья, на свой бокал, на реку, освещенную жарким полуденным солнцем…
Фон Арнхайм решил внести деловую ноту в лирическое отступление Галливана:
– Мы здесь не для того, чтобы обсуждать вопросы науки или метафизики. Имеются факты…
– Конечно, – сразу насторожился Галливан. – Простите. Я вас внимательно слушаю.
– У меня, – продолжил немец, – есть старые газеты со статьями о ролях Майрона Элисона. Некоторые из них написаны вами. Во всех упоминается об одном страстном желании Элисона. Он мечтал сыграть в пьесе…
– Да, сэр.
– …Генриха Эркманна-Вольфа под названием «Бронзовая Борода», переведенной с немецкого. Она настолько оригинальна, что не может быть сыграна на обычной сцене. Не думаю, что ее вообще можно было поставить. Для этого потребовались бы тысячи людей. Действие происходит во времена римского императора Нерона. Я ее читал…
– Конечно, я помню, – согласно кивнул Галливан. – Он часто о ней говорил. Но я никогда ее не читал. Он никак не мог найти режиссера или финансовую поддержку, чтобы поставить пьесу самому. Но он всегда говорил, что это была бы величайшая его работа. Это превратилось в навязчивую идею.
Фон Арнхайм пролистывал газеты и гнул свое:
– Он утверждал, что хочет сыграть Кантана Лупо, молодого римского аристократа, ставшего предводителем христиан и в конце концов приговоренного Нероном к смерти. Верно?
– Не помню. Но наверное, да… Ах да! Там еще была одна трудная сцена, она поставила бы в тупик даже кино…
Фон Арнхайм не мог скрыть удовольствия. Он продолжал тщательно листать газеты. Его распирало торжеством, как шину воздухом.
– Прекрасно. Большое вам спасибо, мистер Галливан, за информацию. Благодарю также за исчерпывающий рассказ о характерах некоторых людей. Вот! – Вырвав страницу из блокнота, Арнхайм что-то написал на ней и протянул Галливану. – Передайте это следователю Конраду, и он предоставит вам факты, необходимые для вашей… вашей статьи. Так вы говорите, вам знакомо расположение комнат в замке «Мертвая голова»?
– Думаю, я там не потеряюсь даже в темноте.
– Хорошо. – Барон с явным удовлетворением оглядел нас. – Джентльмены, у меня на вечер запланирована одна встреча. Обещаю вам невероятное количество острых ощущений. Мистер Галливан, будьте любезны, приезжайте сегодня после обеда в дом Элисона. Предлагаю захватить с собой самое необходимое. Вся наша компания проведет ночь в замке «Мертвая голова»! Пока это все.
Банколен, с самого начала разговора не проронивший ни слова, бросил сигарету за балюстраду и оторвался от глубоких размышлений. Широко раскрытыми глазами он уставился на фон Арнхайма, покачал головой и насмешливо взглянул на меня, словно хотел сказать: «Я вам говорил, Джефф, он это сделает!» Но вслух он довольно резко заметил:
– Может быть, лучше…
– Что «лучше»? – Фон Арнхайм повернулся к нему.
– Я говорил о себе. Ошибка, барон. Простите.
– Вы хотите спросить о пьесе и о том, что с ней связано?
Банколен молчал. Он был искренне озадачен, и фон Арнхайм это знал. Наконец француз сдался:
– Я весь как на ладони, мой друг. Чего не могу сказать о вас.
Фон Арнхайм встал и застегнул пиджак. Серая фетровая шляпа сидела на его бритой голове под кокетливым углом.
– «Sic volvere parcas!»[9]Вы не уловили решающего момента! Что ж, пора и мне позволить себе небольшую мистификацию. А теперь, если вы готовы, мы можем вернуться в дом и решить кое-какие наши проблемы.
Фон Арнхайм с Банколеном шли впереди, а мы с Галлива-ном на некотором расстоянии за ними. Сутулые плечи репортера постоянно дергались, а длинные руки свисали из рукавов. Он весело насвистывал какую-то резвую, запоминающуюся мелодию, в которой я с потрясением узнал… «Амариллис»!
– Где, черт возьми… – взволнованно спросил я.
– О, я читаю газеты. – Галливан криво усмехнулся. – Кажется, именно эта мелодия звучала в доме во время убийства? Говорят, ее пиликал какой-то скрипач, имени не помню. – Он кивком показал вперед. – Я молчу, но… каковы ставки?
– На этих двоих?
– Верно. Я не дурак. Будь у них возможность, они перерезали бы друг другу глотки. Это было бы грандиозное представление, на котором Брайан Галливан стал бы свидетелем вивисекции. И, если так можно выразиться, во всех подробностях. Ну… мне пора в отель, надо дать телеграмму. Спасибо и до скорого свидания.
Прогулка по променаду получилась жутковатой. Часть его проходила в тени длинной каменной стены, увитой виноградными лозами. За ней располагались террасы с садами, спускающиеся от старинного летнего дворца саксонских королей до самого Рейна. В одном месте променад нырял под высокую арку каменного пешеходного моста, где висел фонарь, освещающий ночью прохладный, наполненный таинственными звуками тоннель. В Кобленце ночью часто слышно эхо, поскольку нельзя настолько обманываться великолепием гераней и вилл, чтобы забыть о расположенных за ними старых, разрушающихся фронтонах. Колокола звенели и люди умирали с тех пор, как Цезарь перебросил мост через Рейн. Но сейчас светило яркое дневное солнце, хотя в тоннеле царил сумрак. Я отчетливо слышал чьи-то шаги у себя за спиной. Галливан широко шагал, напевая «Амариллис». Галька скрипела у нас под ногами. Я оглянулся. Это была иллюзия – эхо, коварно раздающееся в прохладном, полутемном месте. В тоннеле мы были одни с этим идиотским свистом…
Иллюзия продолжалась, даже когда он оставил меня и я чуть не попал под троллейбус на Рейнштрассе. Мне показалось, что меня коснулось чье-то крыло. Шаги (я отчетливо запомнил) были широкими и твердыми. У меня возникло жуткое чувство, будто все вокруг околдовано «Амариллисом». Попросив Банколена и фон Арнхайма подождать, пока я зайду в магазин за сигаретами, я даже попытался пропеть несколько тактов мелодии. Дверь магазина звякнула. Я купил сигареты и вышел, чувствуя облегчение, потому что шаги смолкли. Мимо с криком пробежало несколько ребятишек. Витрину магазина украшали сувенирные медные конные статуэтки Вильгельма Великого, переливающиеся на бледном солнце.
Мы возвращались на пыхтящей моторной лодке. Я услышал голос Банколена:
– А что, если позволить Джеффу расспросить Данстена? Разумеется, не допросить, а расспросить. Дело в том, барон, что Джефф обладает поразительной способностью развязывать людям языки, и это может нам пригодиться. С мадам Д'Онэ мы справимся, а вот с Данстеном придется попотеть. Думаю, он и сам по себе разговорится, иначе… О чем задумались, Джефф?
