от Кракова. Если родители вашего сотрудника эмигрировали из Польши, значит, там он будет как дома, правда? – наконец улыбнулся он.
– Спасибо, что уделили нам время, – поблагодарил Реми и потащил Еву к дверям. Ее ноги словно налились свинцом. – Пойдемте, – еле слышно шепнул Реми Еве, когда офицер встал со своего места, чтобы открыть перед ними дверь. – Только не здесь. – Обняв Еву, он потащил ее к выходу через ужасающую какофонию отчаяния, разложения и смерти, окружавшую их со всех сторон, мимо страданий и безысходности людей, которые по-прежнему были заточены за колючей проволокой.
И лишь когда они вернулись в машину Брюна и поехали по разбитой снарядами дороге в Париж, Ева наконец-то дала волю слезам. Сначала ее рыдания были тихими, но постепенно превратились, даже для ее собственных ушей, в жуткий нечеловеческий вой.
– Скажи ей, пусть заткнется, – бросил Брюн.
– Нет, – ответил Реми и прижал Еву к себе, подставляя свое плечо, в которое она уткнулась. – Не скажу.
Когда к ней вернулся дар речи, она прошептала хриплым от слез голосом:
– Что мы будем делать? Как освободим его из Освенцима?
Губы Реми слегка коснулись ее лба:
– Боюсь, это невозможно.
Ева закрыла глаза.
– И что же теперь?
– Теперь, – тихо сказал Реми, – будем молиться.
Пока они возвращались в Париж, Евой постепенно овладевал ужас, но вместе с ним просыпалась решимость. Возможно, было уже слишком поздно, чтобы спасти ее отца, но она своими глазами увидела, что происходило с тысячами других евреев. И если она могла хоть чем-то им помочь, она обязана была это сделать.
Глава 12
– Что с ним будет? – Первое, что смогла сказать Ева после больше чем двухчасового молчания. Она знала, что должна задать этот вопрос вслух, хотя боялась услышать ответ. Они ехали в поезде на юг от Парижа, и Ева настолько была поглощена своим горем, что почти не обратила внимания на немецкого солдата, который после посадки целую минуту внимательно изучал ее поддельное удостоверение личности и разрешение на проезд.
– Трудно сказать, – ответил Реми, стараясь не смотреть на нее.
– А вы попробуйте. – Она осознавала, что в ее голосе сквозит холод, но к Реми это не имело никакого отношения. Просто внутри у нее все заледенело.
Реми вздохнул. Поезд был почти пустым, но он все время смотрел по сторонам, проверяя, не подслушивают ли их и не появятся ли в вагоне солдаты.
– Его возраст был указан верно? Пятьдесят два года?
– Да.
– Он здоров?
– Для своих лет – вполне.
– Тогда с Божьей помощью его определят в рабочую бригаду.
– С Божьей помощью?
Реми откашлялся:
– Я слышал, что альтернатива – еще хуже.
Ева смотрела на свои руки. Ее глаза были красными и воспаленными, но она уже выплакала все слезы.
– Спасибо, – сказала она через некоторое время.
– За что? Я ведь подвел вас.
Она покачала головой:
– Вы были честны со мной. Я это ценю. И вы не подвели меня, Реми. Без вас я бы вообще ничего не смогла сделать.
Реми собирался ответить ей – уголок его рта чуть дрогнул, готовясь изогнуться в усмешке, – но, похоже, он передумал, посмотрел в окно, а потом сказал:
– Знаете, у меня ведь тоже был отец. – Он запнулся. – Он умер у меня на руках два года назад.
– Я сочувствую вам, Реми.
Он кивнул.
– А ваша мать? – спросила Ева после паузы.
– Она умерла, когда я был еще ребенком. Так что я теперь совсем один.
Ева положила ладонь на его руку и, подержав ее несколько секунд, убрала.
– По крайней мере, – сказал Реми, поворачиваясь к ней, – у вас все еще есть мать.
– Моя мама. – Ева закрыла глаза. – Боже, как я сообщу ей эту новость?
Татуш был для мамуси всем, и Ева боялась, что это известие сломит ее.
– Постарайтесь отдохнуть, – прошептал через некоторое время Реми. – Я тут за всем прослежу.
Ева слишком устала, чтобы возражать, поэтому просто кивнула и положила голову на плечо Реми. Наконец она уснула, и ей приснился отец, который ехал на поезде на восток навстречу своей неведомой судьбе.
* * *
Без каких-либо сложностей они прошли проверку в Мулене: солдат лишь мельком взглянул на их документы, вернул их и, зевнув, занялся другими пассажирами. Оставшуюся часть пути до Клермон-Феррана они преодолели без приключений. Солнце давно уже село, когда они с Реми вышли из автобуса в Ориньоне и направились к старому каменному дому, где располагался пансион мадам Барбье.
– Приходите завтра в церковь. Мы что-нибудь придумаем, – сказал Реми, а затем взял ее за руку и слегка сжал ее.
– Что вы хотите этим сказать?
– Что мы будем делать. Как будем сражаться с немцами. Как поможем другим, таким же, как ваш отец. – Прежде чем она успела что-либо ответить, Реми добавил: – А с вашей матерью все будет хорошо. И с вами тоже. – И напоследок он еще раз сжал ее руку.
Ева молча кивнула. Реми отпустил ее руку и ушел, она смотрела ему вслед, пока он не скрылся за углом. А потом, глубоко вздохнув, повернулась и вошла в дом.
Увидев Еву, мадам Барбье, сидевшая за столиком в фойе, подняла голову. Ее брови поползли вверх, а глаза вопросительно уставились на Еву. Девушка лишь слегка качнула головой, и лицо пожилой женщины аж вытянулось от досады.
– Моя дорогая, мне так жаль.
Когда через минуту Ева шагнула в их номер, мать уже встала и сложила перед собой руки, словно в молитве. Она посмотрела сначала на Еву, а потом – на пустое место за ее спиной. И стала мрачнее тучи.
– А отец?.. – спросила мамуся.
– Он… его там уже не было. Прости.
Повисла пауза. Они обе стояли не шелохнувшись. Мамуся все еще смотрела через плечо Евы, словно ждала, что отец преподнесет им сюрприз и неожиданно войдет.
– Мамуся? Ты слышишь меня?
Когда мамуся наконец снова перевела взгляд на Еву, вид у нее был озадаченный.
– Куда… куда его увезли?
– На восток. – Ева глубоко вздохнула. – В трудовой лагерь под названием Освенцим. В Польшу.
– Но этого не может быть! Еще и недели не прошло после его ареста. И мы ведь живем во Франции, Ева. Такого не может случиться во Франции.
– Боюсь, что может. – Всякий раз, когда Ева закрывала глаза, перед ее мысленным взором появлялась толпа людей, которых согнали в Дранси.
– Но мы уехали из Польши. Мы… мы – французы.
– Мы – евреи. – Голос Евы был таким тихим, что она едва слышала себя.
Мать повернулась и подошла к окну. Занавески были задернуты на ночь, но мамуся раздвинула их и посмотрела на длинные тени, которые разукрасили улицы Ориньона. Через несколько минут город должен был погрузиться в непроглядную тьму, и свет из окна их комнаты вызывал бы подозрения. Еве хотелось оттащить мать от окна и плотно его зашторить, но она не могла пошевелиться.
– Где находится восток? – шепотом спросила мамуся, и Ева проследила за ее взглядом из окна. Они стояли спиной к исчезающему за горизонтом солнцу, и небо перед ними уже стало темным, как патока.
– Там, – сказала Ева и кивнула в сторону величественного шпиля церкви Сен-Альбан, который возвышался
