никакого отношения. У каждого своя жизнь и они не замечают, что живут в этом захлестнутом эпидемией городе. Они, конечно, не знают, где находится почта, — в ответ на вопрос впадают в прострацию, долго думают, а затем, опомнившись, бегут дальше.
Улица с густым потоком пешеходов и машин ведет на площадь со сквером и медным памятником основателю города адмиралу Скапендру. У адмирала колени полусогнуты, а шпага касается земли. Его фигурку окружают три медных зверька: кошка, собака и змея. Пешеходы обходят эту группу как физическую преграду, каковой она и является. В сквере можно увидеть множество сидящих и лежащих на траве и асфальте людей с закрытыми глазами.
На площади мы обнаружили почту, банк, гостиницу и похоронное бюро. Прежде всего мы зашли на почту и получили ожидавшее нас письмо от Комиссии. В нем сообщался адрес, по которому поселилась основная группа медиков, — для них арендовали большой загороженный дом в северной части города, нам предлагалось к ним присоединиться. Прочитав письмо, мы пошли устраиваться в гостиницу через дорогу.
Веселый администратор вручил нам ключи от трехместного номера. Единственное окно выходило на залитую солнцем площадь с памятником Скапендру с потоками людей вокруг него. В номере пахло чем-то кислым. Простыни на кроватях были подозрительного чайного цвета. Такого же цвета оказались и скатерти в баре, где нам подали испитой чай и остывшие тосты. После завтрака Роджер и Ламаджи вернулись в номер с намерением отдохнуть, а я отправился осматривать город. Уговорились собраться в номере, как только стемнеет, и сравнить впечатления.
5
Город при первом подробном осмотре показался мне малопримечательным. Наверное, это мнение сложилось у меня потому, что я был глубоко погружен в свои мысли. Я думал: что это за болезнь, поразившая скапендрян? Может быть, они больны именно тем, что они так пугающе нормальны, настолько нормальны и пригнаны к своим обстоятельствам, что в них не осталось ничего, кроме этой нормы и этих обстоятельств? Может быть, все дело в том, что в людях должно быть что-то помимо нормы, а у них ничего этого нет?
Я бродил по площадям, улицам и скверам Скапендра, пока жажда и усталость не привели меня в угловой бар на одном из перекрестков.
Он сидел лицом к двери и, когда я вошел, жестом пригласил меня к нему подсесть. Я сел и заказал апельсиновый сок. Он ел сэндвич, пил кофе и со мной не заговаривал. Принюхивался к окружавшему меня пространству. Я также пробовал понять, что он за птица. Допив кофе, вскинул на меня большие серые зрачки и доброжелательно улыбнулся.
— Моя жизнь — сплошное дерьмо, — проговорил он сокрушенным тоном.
Помолчав, добавил:
— Моему сердцу нанесен смертельный удар. О, этого я не предвидел!
— Когда-то, насколько я себя помню, — продолжал он, — моя жизнь была пиршеством, где все сердца раскрывались и струились всевозможные благовония.
Я никогда не творил зла. Дни мои будут легки, раскаянье меня не коснется.
Я превращаюсь в старую деву: у меня нет смелости полюбить смерть!
Прислушайся: ни единого звука. Осязание тоже исчезло. О, мой дом, о, мой ивовый лес! Вечер, утро, ночи и дни…
Я устал! Мой характер стал желчным.
В порыве отчаяния, как бы споря с самим собой, он произнес:
— Бог?! Этот господин не ведает, что творит. Посмотри, что он устроил. Вокруг сплошное дерьмо, одни собачьи выводки.
Он все говорил и говорил. Это было похоже на исповедь и на поэтический монолог — кажется, он говорил стихами из Артюра Рембо. Голос его вздрагивал, падал, взлетал, и паузы были не менее красноречивы, чем фразы. Наконец, поток самобичевания закончился.
Я не заметил, как мы оказались на улице с высокими густыми деревьями, сходившимися кронами. По аллее, образованной деревьями, нетерпеливо гудя, вереницей двигались машины. Он шел — я нерешительно двигался за ним. Впереди в проеме улицы возвышался шпиль Магистратуры.
Нас отвлекали хрупкие фигурки девочек в белых футболках, стоявшие вдоль дороги. Эти девочки работали на автомобилистов. Обычные пешеходы для них — не клиенты. На нас они смотрели недоброжелательно, как на людей, гуляющих по улицам, по которым положено ехать, и тем самым нарушающих принятый в этой части города этикет. Одна, забывшись, предложила нам с ней прогуляться. Мой спутник вывернул пустые карманы, и она отстала.
Я давно уже догадался, кто он такой, и, воспользовавшись паузой, решил припереть его к стенке.
— Слушай, — сказал я, — может быть, закончим притворяться. Я знаю, кто ты, и у меня к тебе один серьезный вопрос. Он касается пресловутой Свободы Воли. Когда ты создал эту Свободу, чего ты хотел добиться и чего добиваешься сейчас?
— Я давно уже на все махнул рукой. Мой проект не удался — это все знают.
— Но ты дал нам Свободу Воли, то есть удовольствие делать то, что мы хотим, и лишь слегка ограничил ее своими заповедями. Однако мы почувствовали вкус к Свободе и свели эту Свободу к стремлению получать как можно больше удовольствий. Признайся — Свобода Воли это ведь твоя, а не наша Свобода, хотя, как я понимаю, и ты тоже не властен над своими творениями. Кроме того, ты ведь знаешь, что Свобода Воли — это отрицание всех ограничений, то есть отказ и от тебя и твоих заповедей.
— Извини, но я не понимаю большую часть твоих вопросов. Что же касается противоречий, в которых ты хочешь меня уличить, я могу только предложить тебе научиться умеренности. Научись соразмерять свободу и несвободу, а также вовремя выпускать пар. Любовь к ближнему тоже помогает.
— Я припер тебя к стенке, а ты даже не оправдываешься. Ты действительно не ведаешь, что творишь!
— А пошел ты!
Я понял, что совершил бестактность и, чтобы загладить ее, сказал примирительно:
— Хорошо, а ты можешь сказать, где мы сейчас находимся?
— Это Страна Иноживущих. Для слепых и ограниченных людей все, кто живет по-другому — иноживущие. Эту жизнь вы называете болезнью, извращением или грехом, потому что не понимаете, что это такое.
— А разве жители Скапендра не больные?
— Конечно, нет. Они иноживые.
— Тогда, возможно, больные — мы?
— Я же сказал: нет болезней. Есть иножизнь.
Пошли дальше. До Магистратуры не дошли, увидели серебристую бабочку, порхавшую среди стволов. Свернули с пути, пошли за ней. Пробовали управлять бабочкой, но так, чтобы при этом не навредить ее крылышкам. На несколько секунд мы стали бабочками: три бабочки взлетели и закружились среди деревьев. Две бабочки улетели, а я вернулся назад в свой отель.
6
Не застав в номере Роджера и Ламаджи, я прилег на кровать и увидел
