Зеты Шметтерлинг начались уроки. Она узнала все-все об истории театра марионеток, а также о том, как деревянные части кукольных рук и ног можно соединять с помощью кожи, чтобы получались гнущиеся суставы.
Принц показал ей сложнейшую крестовину, с помощью которой управляют марионетками, и назвал ей все нитки, идущие от креста к кукле.
– Запомни, Зета Шметтерлинг, – строго говорил принц Лют, – артист и кукла связаны неразрывно. Они связаны нитками. Многие считают, что это двусторонняя связь: не только артист оживляет марионетку с помощью рук, но и наоборот. Артист тоже живет до тех пор, пока живут его марионетки.
– Не знаю, смогу ли я этому когда-нибудь научиться, – однажды вздохнула Зета в минуту откровенности.
– Научиться чему? – спросил принц Лют.
– Управлять марионетками, – сказала Зета. – Как же я буду работать крестом? У меня слишком маленькие руки. Куклы ведь почти с меня ростом.
Она умолкла, увидев лицо принца Люта, – оно застыло, как море в штиль, но это было затишье перед бурей. И когда принц разразился гневом, Зете показалось, что начался настоящий шторм. Руки ее невольно вцепились в спинку стула.
– Ты? Чтобы ты управляла моими марионетками? – кричал принц в бешенстве. – Ты? Никто и никогда не посмеет даже пальцем притронуться к куклам принца Артура Люта Пятого. Никто! Понятно?
В тот вечер Зета долго ворочалась в постели. Всякий раз, когда у нее закрывались глаза, перед мысленным взором вставало разъяренное лицо принца. Если она здесь не для того, чтобы помогать ему управляться с куклами, то скажите же на милость, зачем ее сюда привезли? И чего ради он тогда дает ей свои уроки?
Она вдруг остро почувствовала, насколько ей не хватает отца. Как знать, что бы произошло, если бы она не молилась о смерти мамаши Шметтерлинг. Может быть, рассеянный Господь Бог соорудил бы тот настил из более прочных досок? Или Он устроил бы так, что отец Шметтерлинг пошел бы в тот день другой дорогой?
Виновата ли она в смерти отца? Или, если Бог, под которым мы все ходим, настолько рассеян, то рано или поздно все равно произошло бы какое-нибудь несчастье?
Все эти вопросы слипались у нее в голове, как отрезы полотна в чане с мыльной водой.
Посреди ночи Зета опять проснулась от чьих-то криков. Какое-то время она неподвижно лежала в кровати, пока глаза не привыкли к темноте. Ее малюсенькое сердечко билось так часто, что рука, лежавшая на груди, уже не чувствовала отдельных ударов. Зета заставила себя дышать ровно. И слушать.
Сегодня крики были не такие, как несколько ночей назад. Они звучали более протяжно. Это были не крики боли, а крики ярости. Бешеной ярости.
Зета встала с кровати, подумала было зажечь и взять с собой керосиновую лампу, но не стала этого делать. Свет бы ее выдал. Она приоткрыла дверь в коридор. По ногам повеяло холодным воздухом, словно к ним прикоснулся заледеневший лисий хвост. Зета задрожала и поплотнее запахнула свой теплый халат.
На закопченных стенах коридора имелись факелодержатели, но огонь здесь не зажигали уже давно. В большинстве держателей факелы отсутствовали. Зетины глаза быстро привыкли к темноте. К тому же крик выполнял роль красной шерстяной нити в лабиринте из истории об Ариадне: Зета просто шла на звук.
Дверь гостиной была приоткрыта. Принц Артур Лют Пятый стоял посреди комнаты. Скомканная мантия зеленой грудой лежала у его ног. А вокруг мантии, словно погибшие солдаты на поле боя, валялись разбросанные куклы: нитки, ведущие от их рук и ног к крестам, перепутались, кресты громоздились в беспорядке. Принц сам превратился в марионетку. Стоял не шевелясь, с воздетыми к небу руками. Он уже не кричал, а стонал.
Зета услышала, как рядом с ней кто-то громко дышит. Резко обернулась и увидела фрау Шварц, стоявшую у нее за спиной. Фрау Шварц глянула на Зету пронзительным взглядом и приложила палец к губам. Затем встала между Зетой и Артуром Лютом и достала из кармана передника флакончик лауданума.
– Ну что ты, мальчик, – сказала она, – что ты, что ты, бедный мой мальчик!
Последнее, что увидела Зета, прежде чем фрау Шварц закрыла дверь, были руки Артура Люта. Руки без перчаток. Они были похожи на обрубки какого-то экзотического дерева, из которых начали прорастать веточки. Воспаленно-красный, уродливый куст.
X
На следующий день принц велел Зете надеть на ноги деревянные конструкции. Каждая конструкция состояла из двух частей: одна половинка охватывала икру, другая прикрывала ногу ниже колена спереди, и скреплялись они друг с другом пряжками.
– Пройдись! – приказал принц.
У Зеты болела голова после тяжелой ночи. Обычно ей снились простые и короткие сны про цветы, про дверь на замке, про чьи-то улыбки, такие картинки легко помещались у нее в головке. Но в эту ночь все было иначе. Облик беззвучно стонущего Артура Люта с его изуродованными руками перемешал все ее сны. В голове у нее стучало, как будто там все еще толпились ночные образы и просились наружу.
Когда принц сказал ей нацепить на себя еще пару деревянных конструкций, на этот раз на ноги выше колен, она запротестовала.
– Ты не имеешь права отказываться, – сказал он. – Твоя мать подписала договор.
Зета не понимала, на что злится больше: на то, что мать ее продала, или на ледяное высокомерие принца. Но это не играло роли. Она радовалась, что злится.
– Пусть бы вы купили меня сто раз, – ответила она со злостью в голосе, – мои ноги – мои. Зачем мне сдались эти конструкции?
– Фрау Шварц! – позвал принц Лют.
Экономка, по-видимому, все время стояла за дверью. Не прошло и секунды, как она вошла в комнату.
– Фрау Шварц, помогите, пожалуйста, фройляйн Шметтерлинг! И удалитесь для этого за ширму.
Фрау Шварц надела на Зету деревяшки и пристегнула их застежками. После этого они с принцем чуть не поругались: принц хотел, чтобы Зета показалась ему без верхней одежды, чтобы он увидел, как на ней сидят деревянные конструкции, а фрау Шварц была против.
– Это неприлично!
– Ах матушка, ну вас совсем! – сердито крикнул он ей через ширму. – Разве я похож на человека, думающего о приличиях?
Фрау Шварц еще стояла на коленях перед Зетой, ее лицо находилось в нескольких сантиметрах от лица девочки. Старуха не покраснела, и в глазах ее не мелькнуло ни капли испуга. Скорее наоборот: выражение ее лица как-то опустело, подобно тому, как пустеет шахматная доска, с которой смели фигуры.
XI
– Так вы его матушка? – спросила Зета.
Они
