Настоящий апрельский день, начинающийся дроздами и зарянками ещё до зари и заканчивающийся вальдшнепами и совами уже в темноте.
Ночью так морозило, печка остыла, и я к четырём утра замёрз в спальнике. Встал чуть забрезжило, даже восток ещё не засветился, а зарянки уже поют, и совы орут тоже. Утро быстро разыгралось, заголосили журавли вокруг, завёлся тетерев, утки проносились над головой то на разлив, то с разлива. С гоготом потянулись гусиные стаи, белолобых и гуменников.
Я ждал унисональной утренней песни от ближайшей пары журавлей. Но они кричали редко и только до того, как красный широкий диск солнца показался из-за деревьев. Поймать момент их песни было очень тяжело, тем более что стоять и ждать было жутко холодно — руки мёрзли даже в перчатках. Но оно того стоило.
Вот закурлыкала дальняя пара с болота, им откликнулась ещё пара, и откуда-то ещё одна, другая. А когда наконец затрубили мои ближние, меня охватил восторг. Кажется, получилось, как надо. Только дрозд-рябинник тарахтел неподалёку и треском своим нарушал чистые трубные звуки журавлиной песни.
Днём я опять ходил на разлив, земля там уже не пузырит и не булькает. Но очень непривычно выглядит затопленный лес. Наверху в кронах поют зяблики и дрозды. Барабанят дятлы. А внизу среди дубовых и берёзовых стволов плавают кряквы, жвякают селезни и время от времени истошно орут утки-самки. А над затопленными лесами и лугами в небе летят и летят гуси.
Мне удалось дойти до Белого Яра — высокого берега Пры, вода там была почти вровень с обрывом. По Пре плыли редкие льдины. На одной льдине мимо меня проплыла белая трясогузка. Она перебегала по плывущей льдине и покачивала хвостиком, оправдывая сразу два своих названия — трясогузка и ледоломка.
Сегодня первое блеянье бекаса, первая гадюка, первые живородящая и прыткая ящерицы. Снегу на поляне Липовой горы к концу дня почти не осталось, белеют только колеи зимней дороги. Уехала Надя, и я остался сидеть на Липовой горе один, как минимум три ближайших дня.
10-11 апреля
Липовая Гора
Дни — загляденье. Дни — близнецы. Ночью морозец, ясно, а днём солнечно, тепло — хожу в рубашке. Тихо, целый день — ни ветерка. Бабочки летают, многоцветницы и лимонницы. И совсем непонятно днём-то, как же можно было мёрзнуть утром. Вода медленно прибывает, и там, где я нормально проходил по разливу в болотниках девятого — одиннадцатого, нахлебал воды.
Тихими солнечными днями по самому лёгком ветерку летят на своих паутинках паучки. Их так много, что они оплели паутиной каждую сухую былину тысячелистника и синеголовника. Даже над разливом от травины к травине тянутся их тончайшие нити и видно летящих паучков. Что-то я за них волнуюсь — а ну как вода поднимется ещё больше и вся трава, даже самая высокая таволга, уйдёт под воду. Смогут ли они улететь?
К сожалению, десятого открыли большую охоту, и канонада началась ещё до рассвета. Я вышел до восхода, послушал, как вокруг заповедника во все ружья бьют изголодавшиеся охотники. И ушёл в дом — чай пить, тосты на печной плите жарить и печку топить. Вышел опять попозже, но некоторые неугомонные «отводили душу» аж до девяти утра. Что ты будешь делать — самое лучшее время для меня, а тут такое. Я специально в заповеднике спрятался за тишиной, но и тут вокруг грохочут. А после летают потерявшиеся одиночки — разбитые пары гусей, зовут во весь голос своих партнёров, плачут практически. Эх, в такие моменты лучше бы я не понимал птичьи голоса.
А в остальном настоящая апрельская кутерьма — поют скворцы, зарянки, женятся серые сорокопуты, летят разные гуси, утки, пикируют бекасы, вечером тянут вальдшнепы, ухают совы. За всеми и не успеешь. Дни сливаются в сплошное апрельское разноголосье. И запоминаются дни только новыми прибывшими птицами и новыми явлениями весны, например, десятого появились чирки-трескунки и лесные коньки, а одиннадцатого запели первые краснобрюхие жерлянки. Ещё видел на разливе редких здесь лутков, самца и двух самочек. А под вечер наблюдал, как среди деревьев в затопленном лесу плавают два бобра. Я записывал поющего над ними певчего дрозда, а они, не обращая на меня внимания, плюхали в воде и звонко хрупали деревяшками, с их точки зрения вкуснятинкой.
Ну и, конечно, запоминаются дни удачами в записи голосов. Десятого, уже в ночи, угукала прямо у меня над головой и включённым микрофоном длиннохвостая неясыть. А до этого утром я вдруг записал десять минут пения особо талантливого скворца. Ещё оба дня смотрел и записывал, как серые сорокопуты передают корм самкам, — это ведь целое представление. Да и коллектирование в темноте звуков ночного лёта разных уток, тоже незабываемые мгновения, так в темноте ночи я записал пролёт над головой стаи уток с неизвестными мне голосами, а дома оказалось, что это были редкие здесь синьги.
Выйдешь к кордону после такого насыщенного делами и событиями дня в темноте из леса, оглянешься назад. А над силуэтами древних дубов стоит по пояс Орион. Я с лёгкой руки Юрия Коваля теперь всегда обращаю на него внимание.
12 апреля
Липовая Гора
А сегодня я записал наземный ток вальдшнепов на Барском Колодце. С утра был ветерок и собирался дождь. Пришла даже туча, и упали три капли на сухую траву. А потом растянуло и потеплело. Ветер не унимался целый день. Запахло гарью с приокских лугов, видно, где-то горит прошлогодняя трава.
Со звукозаписью у меня тоже весь день не ладилось. Да и нового почти ничего не видел. Встретил только первую здесь пролётную обыкновенную каменку. И видел, как канюк в воздухе отнимает у коршуна какую-то ветошь, которую тот тащил для гнезда.
А вот под вечер стало стихать. Я наконец выбрался за звуками. Пытался сразу записать красиво поющего певчего дрозда, но опять не выходило. Ветер доносил гул моторных лодок с Оки, выстрелы. Так что я просто сел на краю поляны на валежину и стал слушать вечер.
Поляна, на которой я сел, называется — Барский Колодец. Пели на Барском Колодце дрозды и зарянки. Где-то орала кряква. Заяц пегий от того, что линяет, проскакал мимо, не замечая меня. Затем проскакал опять, уже в другую сторону. Стало смеркаться. Моторки и выстрелы стихли. Потянули вальдшнепы, закричали вдалеке серые неясыти, заухала длиннохвостая. Я опять включил рекордер. И стал ждать
