Один из водочных синдиков. Сусло-Непийпиво, алкавший сразу на два начала, воду и огонь, что уже противоречило Уставу, и к тому же едва переросший квалификационный барьер, сумел каким-то чудом не только пронести на территорию лагеря «огненную воду», но и успеть набраться ею перед тем, как показаться на публике вполу-, если не сказать полностью, нетрезвом виде. Мало того, этот вчерашний овулякр перепутал ринг с рангом и полез со своими сосальностями не к кому-нибудь, а к самой принцессе Тифонии. Справедливо получив в зубы от спутника принцессы Ага-хана, Сусло-Непийпиво не только был отлучен от молочно-кисельного причастия, но и посажен на максимальную степень алкогольной очистки. Хоть и порядочное он быдло, но жалко-таки самогонщика: лучше, говорят, паяльник в анусе, чем шланги в венах. И хорошо, если без катализатора обойдется.
Когда скандал был замят и все расселись по местам, на почетное место атарха быстрым резким шагом прошествовал Буратино. В зале загудели, но Буратино, подняв одну руку с торчащим вверх пальцем, другую положив на обязательную книгу Правил, быстро, словно опасаясь, что его перебьют, на одном дыхании произнес целую речь:
— Дорогие товарищи, владыки, господа, начала, вестники, Невидимый, но присутствующий здесь духом своим величайший Сокрытый… Другие высшие неизвестные, начальники начал и начала начальников — вы, неизменная коллегия старшего расклада. И несравненные диархи — достопочтенная маарха и высокочтимый аварх. Уважаемые члены трехстороннего совета, тринархи-тринософы. Всеобъемлющие тетрархи-водители и водимые олигархи всех элементальных мастей: игнархи и аэрархи, аквархи и терархи, а также основа основ, вы, неутолимые высокоду… извините, высокодоходные олеархи, надежда надежд наших. И все, хранящие пространство необъятных земель наших, все епархи, номархи, синдики и декапроты. И вы, стоящие на страже священных границ, епископы[63], териархи и терминаторы. И вы, двуликие хроники, несущие вахту времени, смотрящие в обе стороны текущего момента, и вы, архонты двух горизонтов, объемлющие начатое и конченое — надзиратели эонов. Я обращаюсь и к вам, недавно вступившим в наш нерушимый союз, сосунам и сосалицам, и к тем, кто еще только готовится влиться в члены нашей дружной семьи, ко всем недососкам, ооцитами и овулякрам. И, конечно же, прежде и после, сейчас и теперь, я обращался, обращаюсь и буду обращаться к Ней, дающей нам радость участия в Овуляриях, к Ней, необъятной и нескончаемой, нашей… абсолютной… Родине! Да не источатся дни Ея благоволения, не иссякнет чрево рождающее, не усохнет грудь дающая… — Последние слова взволнованного Буратино звучали проникновенно, хотя пафос их был непонятен, то ли это гимн, то ли реквием. Но на трибуне, отметил Платон, стоять атарх научился и руками не болтает почем зря, и коленца не выкидывает.
— Дядь Борь, — сморгнул его подопечный и втянул капельку слюны, повисшей над крайним сосальцем, — а дядь Борь, чего это он нам вдвинул?
— Цыц, — зашипел не него Платон, — это пока что обращение. Сейчас речь будет.
Но всезнающий Платон Онилин на этот раз ошибся. Атарх-Буратино еще постоял несколько мгновений у стола Самого Сокрытого, но так и не дождавшись чего-то, аплодисментов наверное, быстро сбежал на свое место. Платону теперь самому захотелось побыть в роли недососка у какого-нибудь опытного олеарха — чего-то он не догонял в новых правилах. Речь без обращения еще можно понять — воспитание подводит, но в обращении без речи — восточное что-то. Коварство потаенное. Настораживает. И вообще, это хоть и закрытый обед, но еще не на территории Храама, к тому же здесь по случаю юбилея кандидаты с ооцитами допущены, разболтают из чванства — вылавливай их потом по всем локусам. А ведь артист, невольно восхитился Платон, в одном предложении всю его иерархию умудрился слить.
Со стороны раздачи донеслись специально подобранные к церемонии запахи: жемчужного супа и картофельного пюре с маслом или сливками. И, кажется, пахло настоящей столовской котлетой. «Regressio ad uterum[64] полнейшее», — подумал Платон и провалился по уши в сладкое Борькино детство. К реальности его вернул подопечный недососок.
— Дядь Борь, а обед скоро будет? — спросил он, высматривая что-то в глубине зала, — а то у меня талон промокнет.
— В карман нельзя положить? — возмутился было Платон, но тут же вспомнил, что недососкам карманы не положены. Зато у него, адельфа одной из высших ступеней, карманов было целых шесть штук. Тут он заметил, что в группе беседующих поодаль арканархов кто-то несколько раз кивнул в их сторону головой.
— А черт! — воскликнул Платон, — я ж тебя приветствиям не научил. Усекай, братья-гельманты знакомятся так. Шаг первый, обмен дистанционный: брат-в-услужении подносит правую руку с оттопыренным большим пальцем к горлу и слегка потирает кадык. Шаг второй, контактная фаза: адельф пожимает руку другого адельфа как принято у лохоса, но с одним отличием — большой палец не опущен, а поднят, и его кончик давит в основание дельты. Количество надавливаний зависит от степени адельфа. За этим следует изобразить знак своего элемента. Об этом я тебе расскажу позже. И наконец, главное, установив иерархию и элементальную принадлежность, старший адельф, в нашем случае сосун, — от олеарха и выше — может, и сосало твое проинспектировать. Смотри, не шарахайся — погоришь, — Платон бросил взгляд в сторону кучкующихся по центру арканархов и заметил, как от основной массы отделилась четверица и не спеша направилась в их сторону. Он заговорил быстрее:
— Будут подходить и пальцем, — он согнул указательный палец крючком и поднес его к носу Ромы, — этим вот, под верхнюю губу брать. Ты не сопротивляйся, пососи чуток. Если головой кивнут, — прибавь, но в меру чтоб, а не как животное какое. Понял?
— Усекаю.
— Усекай. Иногда пальцем не выходит проверить, те губой лезут. Не боись, это не гомососы[65] какие. А хоть и гомососы, все равно сосало подставлять придется. Процедура. Уставом, между прочим, предусмотрена. Ну а если сосалица знакомиться захочет, взять хотя бы вон ту кобру, самому оторваться трудно. Но ты гляди, губу сильно не раскатывай, при ней вон, видишь, Гиппопотам топчется, а он не просто Бегемот, это один из сокрытых строителей горы, к тому же из неприкасаемых, гляди, такой враз мягкое отдавит. И еще запомни, у сосалочек колония на нижней губе селится, то ж самое и у первертов. Те, как и самки, снизу присасываются. Тут я тебе одно могу посоветовать — терпи, потом умоешься. Все, а теперь улыбайся, — переходя на шепот, приказал Платон, — да губищу, губищу-то оттяни, — прошипел он сомкнутым ртом и слегка ткнул подопечного в бок.
Рома заулыбался и с такой беззащитной искренностью потянулся верхней губой к подходящим арканархам, что через мгновение его уже хотелось гладить, трепать и давать слизывать с ладони сахар, как какому-нибудь годовалому
