мы будем обживать нижний домик, на Тятино. В этом году нас – трое. Потому, что у меня – полугодовалый лайчонок Загар. Загар – осенний, в своём балке, в Южно-Курильске, я прожил с ним всю зиму.
И вот – заезд! Стоит сырой, туманный день.
– Ррруухх! Рррууухххх! – низким басом ревёт ГТТ, на ухабах бездорожья.
Мы заезжаем по снегу. Можно сказать, что кругом – ещё стоит зима. Открылись ещё только первые проталины, по низкой морской террасе. Я ничего этого не вижу – я сижу на сиденье, внутри ГТТ и держу на кленках свою собаку.
– Грог! Грог! – лязгают траки о железный борт вездехода.
Они грохают – словно пушка стреляет. Словно, по голове долбят. У меня мозги закипают. Это – у меня, у человека! Я представляю, каково собаке. Загар прячет уши мне под куртку. С головой зарывается у меня подмышкой. Но, там долго не просидишь – душно… Какая это, ужасная пытка, для собаки – езда на вездеходе…
Всё! Остановились. Приехали! Не веря в своё счастье, мы выбираемся наружу.
После зимнего безлюдья, промёрзший до основания, балок выглядит неприветливо. Вездеход тяжело, в несколько приёмов, сдаёт задом к двери и замирает.
– Дух! Дух! Дух! Дух! Дух! Дух! – работает дизель ГТТ, на холостых оборотах.
Мы с Олегом торопливо разгружаемся и тяжёлый вездеход, плавно качаясь на ухабах, устремляется в обратный путь. Стоя у балка, мы провожаем его взглядами…
Всё! Мы остаёмся одни, среди звенящей тишины и безмолвия.
– Ззззззззззззззз…
Кругом стоит нереальная тишина дикой природы!
Мы разворачиваемся и смотрим на балок. Наше пристанище – это небольшой рыбацкий балок, поставленный на низкой морской террасе, в полукилометре за устьем речки Тятина. Стоящий среди низких зарослей морского шиповника, балок открыт всем ветрам и ненастьям. Сбит он – в одну доску, внахлёст. Дверь балка обращена к морю. Плоская крыша покрыта шифером, а дощатые стены, снаружи – рубероидом. Словом, вполне сносный, летний вариант. Но, сейчас… Жилище светится множеством щелей! И это зрелище холодит мне душу.
Мы открываем дверь и заходим вовнутрь.
– Хм! Нары! Ясно…
Сбитые из досок, двухъярусные нары – вдоль всех стенок жилища.
– Обогревается буржуйкой.
– Ага.
Просто из любопытства, я подхожу и выглядываю в небольшие, сделанные на уровне груди, окна: «Вид из окон – одно на море, второе… на устье Тятинки».
– Ясно. Дров нет, нужно по отливу пособирать.
– Саня! – между делом, делится впечатлениями, Олег, – После Саратовки, мы то и дело переезжали поперечные следы медведей! По снегу.
– Хм! – отзываюсь я, – Куда, они вели?
– Из хвойных лесов, к морю.
– Ясно. Наверно, звери интересуются выбросами моря.
На ночлег, мы с Олегом располагаемся в своих летних спальниках, на нарах, под самым потолком. Кажется, что здесь – будет, хоть немного теплее. Загар скручивается на полу, в дальнем от двери углу…
Ночью пришла непогода! Завывая, ветер сыпет снежную крупу через щели. Прямо на наши спальники! Особенно – в углу, где обосновался Олег…
Утром, я вижу, как он, несколькими рывками, отдирает напрочь примёрзший к стене, спальник!
А, непогода разыгрывается всё пуще! Весна, кажется, кончилась, не успев начаться.
– Дзинь-здинь! Тррррр-трррр! – тихо дребезжит под порывами ветра, плохо закреплённое оконное стекло.
Я стою и смотрю в окно – за стеклом, ветер гонит позёмку. В её завихрениях то и дело мутнеют, теряются очертания берега нашей бухточки…
Надо что-то делать! Тентом от палатки, мы отгораживаем от общего помещения балка угол с печкой и входной дверью. Брезента хватает с избытком, от пола до потолка!..
Свернувшись полукольцом, я лежу под самым-самым потолком, на нарах, сделанных рыбаками прямо над печкой. По-моему, эта этажерка нар предназначена для сушки мокрой одежды рыбаков. Летом. А, сейчас – нам бы выжить, не до размышлений.
В двадцати сантиметрах, перед моим лицом – раскалённая до красна труба нашей буржуйки. Наша печка чадит – безбожно! Мы топим её пенопластовыми поплавками от рыбацких сетей. Как продолговатые дыньки, сантиметров по тридцать, они дымят чёрным дымом, но и греют – невероятно! Два поплавка – и плита нашей печки становится малинового цвета.
Я чуть приподнимаю руку и поправляю лист жести, которым закрывается прореха между печной трубой и досками плоской крыши. При порывах, ветер играет краем этого листа жести, насаженного на трубу поверх шифера. С каждым порывом, ветер задувает мне в лицо свежий воздух с улицы. Я доволен – здесь хоть и дымно, но, зато, тепло.
– Фуууу! Олег! – говорю я, сквозь дым, вниз, – Наконец-то, мы – в тепле!
– Ага! – отзывается Чудаев со второго этажа нар, подо мной, – Можно немного расслабиться!
Наступает утро следующего дня. В нашей, отгороженной брезентом половине балка, окон нет. Но и не высовываясь за брезент, по вою и порывам ветра за дощатыми стенами, я понимаю, что природный катаклизм, «на улице» – продолжается! Отвернув край брезентовой стенки, я проникаю в нежилую половину нашего балка. Здесь – откровенно холодно! Пар уверенно идёт изо рта!
– Как в морозильнике! – думаю я, быстро осматриваясь по сторонам.
В одних носках, по холодному полу, я прокрадываюсь к оконцу.
– Дзинь! Тррррр!
Через дребезжащее под порывами ветра, оконное стекло я смотрю, как, прячась от секущей позёмки за пучками прошлогодней травы, копошатся какие-то птички. Открывшиеся уже было на террасах побережья проталины, опять закрыло снегом! И идущие пролётом с юга многочисленные птички, снова оказались в зиме…
Вот, прячась за пучок соломин колосняка, через который упругий ветер непрерывно гонит белые струи снежной крупы, ссутулившись навстречу позёмке, прыгают какие-то птички. Прыг… прыг… А, как ветер бьёт!..
Тяжёлое зрелище. Я не выдерживаю и отхожу от окна. Снова пробираюсь под брезентовую перегородку, в наш тёплый угол и забираюсь на нары над печкой, под самый потолок. Наш дощатый домик сотрясается от ударов ветра…
Непогода отступает только через день. Постепенно возвращается весна. В общем-то, на Кунашире, она – яркая, солнечная и быстрая. Выглянув наружу, я вижу, как подтаявшие снизу мощные надувы снега, собравшиеся прямо напротив нашего домика по гребням высокой морской террасы, обрушиваются небольшими лавинками. Словно извиняясь за ужас пролетевшего циклона, жарко пригревает солнце…
Наша дощатая дверь, неожиданно, распахивается настежь! В дверном проёме стоит высокая фигура. Парень имеет облик шотландского шкипера. Высокий, поджарый, длинноногий, почти рыжий. Двустволка в руке. Короткая, рыжая, шкиперская бородка. Короткая куртка из серого, шинельного войлока. Крупинки белого снега искрятся на чёрных голенищах раскатанных болотников…
Это Михаил Дыхан, орнитолог из заказника, на Шикотане. Под весну, он привёз мне подержанную двустволку-горизонталку, с самодельным прикладом из берёзы.
– Вы, тут, ещё живые?! – запалённо дыша, интересуется он, ещё даже не переступив порога.
Его лицо блестит бисеринками пота.
– Михаил! – радуемся мы с Олегом.
– Конечно!
– Конечно, живые! А что?
– Вас, здесь, съедят! К чёртовой матери! Я с
