не выщипывает — слишком уж широкими они были. Идеал — более тонкая ниточка.
Его всегда восхищали брови Альбины. Ровные, тёмные, словно мазки неширокой кистью, очень выразительные, без единого изъяна. Восхищали — но не умиляли. Во внешности Альбины вообще не было ничего умильного, в отличие от внешности Зои.
— Про Алису, да. Но не только. — Глеб сел в кресло напротив и продолжил, не отводя взгляда от Альбины: — Во-первых, хотелось бы узнать, что за демарш был накануне. Зачем ты представилась как моя невеста? Боишься, что новая повариха меня отобьёт?
Слово «повариха» никак не подходило к милой и нежной Зое, но пусть лучше так, чем беспочвенная ревность на пустом месте.
— А что, я разве сказала неправду? — улыбнулась Альбина. Не ядовито, а невинно так, по-кошачьи. Ну да, лучшая защита — это нападение. — Мы с тобой, Глеб, встречаемся уже больше пяти лет. Не находишь, что представляться девушкой, живя в одном доме, как-то… не комильфо?
— Не нахожу. И мы возвращаемся к Алисе. — Глеб даже вздохнул, набирая воздуха в грудь. Естественно, слышать то, что он собирался сказать, Альбине будет на редкость неприятно. — Я не могу жениться на девушке, которая не дружит с моей племянницей.
Да… неприятно — не то слово. Альбина аж побагровела вся. И уставилась на Глеба с разъярённостью разбуженного носорога.
— Твоя племянница только и делает, что выводит меня из себя. Ты же знаешь, столько лет со мной живёшь, — разве я истерична, Глеб? — поинтересовалась Альбина сквозь зубы. — А Алиса…
— Ей девять лет, Альбин, она ребёнок.
— Ребёнок — это два-три года, ну пять лет! Но девять — это вполне сознательный возраст. Она ревнует и вполне осознанно…
Частично Глеб был с этим согласен. Ревнует — однозначно. Но Альбина тоже была ревнивой, всегда была, просто не до абсурда. Осознанно — безусловно, но это лучше, чем бессознательно.
— Тебе нужно быть умнее, — перебил Глеб свою девушку. — Ты взрослая, а Алиса — нет. Или с этим ты тоже будешь спорить?
— С этим не буду. Но…
— Альбин, я всё сказал. Делай выводы. Если ты хочешь, чтобы у нас всё было хорошо, — вам с Алисой нужно научиться нормально контактировать друг с другом. Ей я это тоже со временем озвучу, когда она перестанет воспринимать в штыки весь окружающий мир. Пока же я жду от тебя нормального, адекватного поведения. Без нервов и ненависти к моей племяннице.
Альбина вздохнула, поджала губы и, опустив взгляд, негромко пробормотала:
— Я поняла, не сердись. Я постараюсь, потому что очень тебя люблю.
Обычно Глеб в таких случаях отвечал «я тебя тоже», но на этот раз он отчего-то промолчал, сказав о другом:
— Я пойду всё-таки, ещё немного поработаю.
— Не останешься, значит? — протянула Альбина с явным разочарованием, и Глеб покачал головой. Встал с кресла, выпрямился и мимоходом бросил взгляд в окно…
…На лавочке перед фонтаном — окна комнаты Альбины как раз выходили на него — сидели две фигуры, в которых даже издалека можно было узнать управляющего Николая и Зою — по двум светловолосым макушкам и форме. Кажется, они ели мороженое…
И Глебу отчего-то вдруг стало досадно. И во рту покислело, будто он лимон откусил.
Глупость какая-то…
28
Зоя
Неделя промелькнула, словно один день, и пятницы я ждала как манны небесной, а за ней и субботы с воскресеньем. В воскресенье у меня был полноценный выходной, а в пятницу и субботу можно было не готовить ужин, и я, упахавшись за прошедшие дни как папа Карло, чувствовала в этом насущную потребность. Тем более что в пятницу Света и Саша пригласили меня к себе на «девичник» — точнее, на сеанс просмотров какой-нибудь комедии под попкорн и болтовню, и я с удовольствием согласилась. С коллективом мне вообще повезло несказанно — все работники особняка Глеба Безухова оказались нормальными людьми, с которыми мне нравилось общаться. Если бы не адская загруженность и невозможность выбраться в город — почти райские условия.
Ангелине я звонила раз в день, обычно по вечерам, когда уже лежала в кровати и была полусонной, как осенняя муха. Ларисе… позвонила только один раз: болтать нам с ней никогда не было интересно, а если что-то произойдёт, она наберёт мне первой. Так что общалась с одной Гелей, и меня это полностью устраивало.
Иногда я думала о том, как сложилась бы моя жизнь, если бы отец пятнадцать лет назад не женился на Ларисе. Или если бы ей было куда уехать, и после его смерти она благополучно умотала бы, забрав с собой Эллочку и Гелю (что звучит фантастично даже при условии наличия места для проживания). Но отец женился, и я даже не в курсе, где они познакомились. Может, вообще на улице, в метро ехали в одном вагоне.
Лариса когда-то работала швеёй в ателье. Сама она была из другого города, родилась в большой семье — три сестры, включая её, и два брата, в двухкомнатной квартире. Первый раз вышла замуж в восемнадцать лет — без особой любви, просто чтобы свалить из этого колхоза. Продержалась три года на одной жилплощади со свёкрами, в итоге всё же не выдержала и развелась с мужем, сняла комнату в коммуналке, чтобы не возвращаться к родителям. Второй брак получился ещё более неудачным — муж пил и даже бил их с Эллочкой. В результате Лариса, разведясь с огромным трудом и диким скандалом, уехала из города — как она говорила, «подальше от этого психа». В Москве сняла комнату, устроилась на работу, отдав Эллочку в сад… а потом встретила моего отца.
И Ларису, и Аллу он, как выяснилось, прописал в нашу трёшку. Выяснилось это, естественно, уже после его смерти, когда я разбиралась со всеми документами на квартиру. Я тогда не знала, что и квартира-то у нас неприватизированная, — а когда узнала, вздохнула с облегчением. Серьёзно, я в то время дико боялась, что Лариса решит обменяться и её кто-нибудь облапошит — и в результате мы все, включая меня, останемся бомжевать на улице. Можно было бы самой этим заняться, но… Я прекрасно понимала, что в таком случае мне придётся менять работу — просто потому что на ту сумму, которая осталась бы после размена, я смогла бы купить лишь однушку где-то очень далеко от центра города. Меня
