подхватил фельдфебель мингрельской роты, но был моментально изрублен вместе с несчастным поручиком.
В это время две роты Эриванского полка, под начальством штабс-капитана Гозиуша и капитана Громова достигли без всяких препятствий северо-восточной окраины аула и остановились, поджидая выхода из ущелья правой колонны… Среди общей тишины к ним вдруг донеслись звуки боя… Не имея категорического приказания на этот счет, капитан Громов не решался двинуться далее, но чувство взаимной выручки верно подсказывало солдатам и их уже не могла сдержать дисциплина: обе роты, как один, ринулись вперед, сквозь чащу кустов… Было, конечно, уже поздно, чтобы предупредить катастрофу, но зато эриванцы заставили прекратить резню; неприятель отхлынул, и мингрельцы могли вынести своих раненых и убитых, тех и других оказалось до двухсот человек и, кроме того, потеряно одно орудие, увезенное горцами во время свалки. Несомненно, в официальных донесениях дело это представлено, как особенно кровопролитное, вследствие подавляющего превосходства неприятеля, упорное сопротивление которого могли одолеть лишь умелые распоряжения и отвага начальников… Но мы, солдаты, пережившие на своей шкуре всю эту «распорядительность», были другого мнения и глубоко сожалели о напрасно погибших…
К вечеру мы совершенно овладели аулом и всей эспланадой. Саперы тотчас же приступили к устройству укрепленного лагеря. Главная задача заключалась в возможно скорейшем обеспечении лагеря от нечаянного нападения. Сумерки только что начали спускаться, когда нас всех снабдили топорами и заставили рубить вековые деревья, чтобы образовать с трех фасов засеку и, кроме того, расчистить впереди местность на ружейный выстрел.
Солдат Эриванец 1848–1850 гг.
Когда наступила темнота, картина совершенно изменилась. Вместо незначительного приморского аула, шесть часов тому назад и не подозревавшего своей будущей участи, выросла довольно значительная крепость с оградой из деревьев и тернов. Посередине раскинулся оживленный лагерь, с веселыми дымящимися кострами. В уцелевших саклях расположилось начальство… Только в юго-восточном отдаленном углу сложенные прямо на землю семьдесят трупов напоминали о недавней драме. Возле тела поручика Евлиева в фонаре теплилась восковая свечка перед походным образком, а с солдатских мундиров, каптенармусы, блюдя казенные интересы, посрезали пуговицы..
Войска на ночь расположились по трем фасам и, кроме того, повсюду выставили пикеты на случай нечаянного нападения. Предосторожность эта оказалась далеко не лишней.
Часов около трех, когда зашла луна, на восточном фасе, занятом нашими эриванцами, часовые услышали треск сухих веток, нарочно разбросанных перед засекой, а затем привычные глаза рассмотрели пригнувшиеся фигуры, которые крались к укреплению. Часовые подали условный знак подчаскам, те сообщили дежурным по частям, находившимся у самой ограды; мигом цепи стрелков заняли всю линию обороны, а позади стали наготове сомкнутые части. Заранее было приказано не стрелять без особого приказания, и солдаты стояли в напряженном состоянии у ограды, а впереди копошилось что-то, какие-то фигуры молча ползли все ближе и ближе и залегали так, что, по рассказам солдат, слышно было тяжелое дыхание… Горцы, видимо, поджидали, пока они не соберутся в большом числе… Но в это время у одного солдата нервы не выдержали, и он выстрелил в смельчака, хотевшего пролезть между сучьями… Мгновенно поднялась стрельба по всей линии. Неприятель, видя себя обнаруженным, вскочил на ноги и с криками «Алла!.. Гяур ran!..» бросился к укреплению. Многие из них тут же пали от выстрелов, другие под ударами штыков. В это время от неизвестной причины загорелась стоявшая несколько позади и в стороне высокая черкесская рига на сваях, в которой горцы сушат обыкновенно свою кукурузу. Пожар разом осветил местность и дал нашим стрелкам хороший прицел. Много тут полегло убыхов жертвами своей безумной отваги.
Интересная и в то же время трогательная сцена разыгралась потом из-за этих трупов. После приступа горцы отхлынули, оставив на месте много тел. При свете разгоревшегося костра нам было видно, как некоторые убитые, лежавшие сначала без движения, потом зашевелились и старались отползти подальше. К ближайшим из них наши солдаты бросились через проходы, желая забрать пленных!.. И вдруг, к удивлению, из-под некоторых мертвецов повыскакивали совершенно здоровые горцы, которые, как оказалось, ползком на своих спинах увозили погибших товарищей… Натолкнувшись в одном месте на подобную парочку, наши солдаты расхохотались самым добродушным образом.
– Ишь ты, гололобые, как ловко придумали!.. Ну, гайда… гайда, кунак!.. – сказал один ефрейтор, шутливо подталкивая попавшегося горца.
Вместо ответа убых выхватил кинжал и пырнул солдата в живот. По счастью, кинжал скользнул по медной бляхе и толстому поясному ремню. Бедному же горцу, ослепленному безумной злобой, пришлось лечь рядом со своим товарищем, а с ним и многим другим…
Наступивший рассвет прекратил бой, и вслед за тем явились парламентеры с просьбой выдать тела. Генерал Симборский разрешил им это, но только не более десяти человек разом, и в то же время на них были наведены заряженные орудия. Когда производилась эта процедура, вся опушка противолежащего леса была усеяна несколькими тысячами горцев, от которых к нам доносилась отборная русская брань. Может быть, это были наши дезертиры какие-нибудь, но, может быть, и горцы, удивительно скоро усваивавшие наш ругательный лексикон.
Присутствовавшие при уносе убитых наши солдаты рассказывали потом, как скорбно глядели на своих павших товарищей пришедшие, какие тяжелые стоны раздавались порою и какой ненавистью разгорались у них лица при взгляде на нас.
Помню я, в одной из групп вечернего бивака я слышал разговор, рисующий взгляды солдат на нашу завоевательную политику. Между солдатами пересказывались впечатления дня, вспоминались эпизоды ночного боя.
– Ну, да и злющий же народец эти убыхи!.. – говорил один. – Как глянет на тебя, ажно перекосится лицо, задрожит весь… Если бы не наведенные на них пушки, так и бросились бы в резню…
– Да, уж ему теперь не попадайся… Озлобел… – вставил другой.
– Ты говоришь «озлобел…» Конечно, озлобеешь!.. – заметил сипловатыми, голосом один знакомый мне нервный, болезненный солдат первого батальона. – Как тут не озлобеть, когда мы пришли сюда и согнали его с места. Может, он тут спокон века живет и досе не знал, над собой верха… Всякий тут озлобеет…
– Оно так-то так… Да все же он должен покориться нашему орлу. Потому у нашего орла крест в лапах, а у него ничего нет, один лишь турецкий месяц, да и тот на ущербе… Где ему спорить с крестом?.. Вся Азия должна безвременно кресту покориться!.. Об этом и в книгах писано…
VI
Участь моих товарищей по атаке 13-го апреля. – Мингрелец Созонтыч. – Закладка Александровского укрепления. – Атака горцев 1840 году. – Подвиг Тренко. – Буря 30-го мая. – Между двух огней. – Награждение меня Георгиевским крестом. – Крепостные работы. – Действия майора
