за ткани такие да расцветки: рубаха со штанами в свете солнечном серебрятся, искрами переливаются, кафтан узорами чудными, замысловатыми, разноцветными вспыхивает. Такая красотища, что глаз не отвесть.
– Вот энто одёжа так одёжа, – прицокнул языком царь Антип и на ощупь попробовал, не обман ли оптический какой. – А крепка ль? Больно тонка на ощупь-то.
– Еще как крепка! – Иван Царевич штаны перехватил за штанины да ка-ак рванет в разные стороны, царю-батюшке аж дурно сделалось. Ан нет, держатся штаны, ни дырочки нигде, ни строчки не разошлось.
– Дурак ты, Ванька! – царь Антип у Ивана Царевича из рук штаны вытянул и остальную одежу из подмышки Ивановой выхватил. – Кто ж такое чудо напополам-то дерет. Думать надо!
– Так вы ж, отец, сами спросили!
– Сами, сами. – Царь Антин отошел в сторонку, вертит в руках рубаху, игрой света налюбоваться не может. – А голова тебе на что дадена? В опчем, лягуха твоя молодцом будет: царский то подарок.
– Премного благодарны, – поклонился ему в ноги Иван Царевич. – А теперь чего запросишь? Луну с неба?
– Ты, Ивашка, не хами! – погрозил пальцем царь Антип. – К свадьбе теперича готовьтесь. Есть-пить будем, плясать до упаду.
– Ух ты! – обрадовался Иван Царевич. – Вот это дело, отец!
– А то! А невесткам наказ: танец готовить, шоб посмотреть любо-дорого было. В работе я вас ужо видал, а теперича глянуть уж больно хочется, каковы вы в веселье, – а сам на лягуху поглядывает и глазом заговорщицки подмигивает.
– Энто мы завсегда, царь-батюшка, – разулыбалась Милослава.
– Да-да, завсегда да со всеми удовольствиями, – неловко присела в реверансе Глафира, только платье узкое не слишком широко раздалось и весь эффект книксенов насмарку пошел.
Невесты с сыновьями прочь направились, к свадьбе готовиться, наряды подбирать, всякие па разучивать, а царь Антип запоздало разволновался:
– Ох ты ж, – покачал он головой, – не погорячился ли я?
– Чего так, отец родной? – вопрошает боярин Семен.
– Да коли энтот медведь коленца выкидывать зачнет…
– Какой такой медведь?
– Да Милослава, шоб ее черти побрали!
– Энто да. Может, передумаешь?
– Э-эх, – махнул рукой царь Антип, – гулять так гулять! Один раз живем.
– А коли терем-то рухнет?
– Не твой, чай, терем-то! – сверкнул на него глазами царь Антип. – Все едино расширятся надобно.
– То дело твое, надёжа-царь.
– Да уж точно не твое, Потапыч!
– А сызнова строиться-то на какие шиши будешь? – потер боярин Василий палец о палец.
– А на ваши шиши.
– Да с чего ж енто? – гаркнули бояре с перепугу в один голос.
– А с того! Чья идея-то детёв обженить была? Вот то-то! Помалкивайте теперича себе в бороды. И вообще, пошли все вон: мне одёжу примерить страсть как хочется!..
Квака Кощеева, как возвернулась в Ивановы покои, так и места себе не находила, от угла к углу скачет, голову ломает, как быть. Отродясь она танцев не танцевала – какие танцы-то на болоте! Да и виданное ли дело, чтоб лягушки лапами вращали и задами крутили.
– Да чего ты суетишься-то? – не вытерпел Иван, завтракавший за столом.
– То и суечвусь, – бросила Квака.
– Чего это?
– Да твак. Нервы.
– Ах, нервы-ы, – понятливо протянул Иван Царевич, ложкой щи загребая. – Понимаю.
– Ничвего ты не понимаешь! Ложился бы спвать.
– С чего энто? – удивился Иван Царевич. – Я, почитай, на неделю вперед выспался. В толк не возьму, с чего так разморило.
– Твы… хвочешь… спать… – зашептала, завращала лапками Квака. – Хвочешь…
– Да отвяжись ты! – отмахнулся ложкой Иван Царевич. – Не буду я спать. Не хочу.
– Будвеш-шь, – шипит Квака.
– Слушай, чего привязалась? – уставился на нее Иван Царевич, ложку облизал и пустую тарелку от себя отодвинул.
– О тебе, царевич, забочусь, переживаю. Устал поди.
– Не устал я вовсе! Вот сейчас пойду, огород прополю, корову подою…
– Ох, – обрадовалась Квака, – иди, мил друг, иди. Разомни коствочки. А то уж залежвался квесь.
– Странная ты. – Иван Царевич встал из-за стола и сладко, с хрустом потянулся. – То спать укладываешь посредь дня, то – косточки разомни.
– А я твакая странная. У нас ведь на болотве квак? Поел – и на боквовую.
– Ага, тунеядцы, значит, – прищурился Иван Царевич. – Ну-ну!
Квака только рот раскрыть и успела, как царевич стремительной походкой вон вышел. Так и не поняла она, то ли пошутил, то ли взаправду на нее осерчал. Впрочем, Кваке до того не особо дело было. Дождалась она, пока Иван Царевич подале отойдет, Андрона кликнула, а тот уж тут как тут:
– Звали, государыня?
– Звала, холоп! Позови-ка мне Квасилиску.
– Будет исполнено, – поклонился Андрон, а сам зубами скрипит: дважды уж холопом обозвала, погань зеленая!
Пригнал он со двора Василису-лягушку, за стол уселся и пальцами барабанит. А Квака уж вокруг Василисы скачет: выучи танцам да выучи.
– То дело не шибкво хвитрое, – отвечает ей Василиса. – Энтво твое третье желание?
– Да, чтвоб твебя! – хлопнула лапкой Квака.
– Ну твак преображвайся, учвиться будем.
Обрадовалась Квака – и за печку шмыг. Шкурку стянула, на стол впопыхах отбросила, платье нацепила.
– Готовая я, – говорит.
Василиса тоже быстренько облик сменила на человечий, в платье облачилась, шкурку аккуратненько свернула, на сундук уложила.
– Ну-с, приступим! – хлопнула она в ладоши, и пошла в комнате музыка звучать из ниоткуда: гусли тренькают, жалейки дудят, бубны бухают, колокольцами серебряно позвякивают. Василиса ручками взмахивает, ножками притопывает, талией покачивает да кружится. И приговаривает при том:
– Вот так! Вот так!
Квака едва поспевает за ней. В ногах путается, не в такт пятками голыми топочет, змеей извивается, задом и руками мебель двигает, злится – не выходит у ей танец никак. А Андрон сидит себе, в кулак посмеивается: не танец то вовсе – позорища одна.
Заметила его ухмылки Квака, краснотой пошла.
– Еще ухмыльнешься раз, горе тебе страшное будет. Понял, быдло холопское?
Закивал Андрон, с перепугу ухмылочку спрятал. Да злобу лютую затаил: третий раз холопом обозвали, еще и быдлом к тому ж! Кто ж такое стерпит?!
Незаметно достал гвоздик из кармана и ну им в шкуру лягушачью тыкать, злость на ней вымещать. Почитай дырок три на десять посадил, покуда не остыл маленько. А как в себя пришел, так и вовсе боязно стало: что теперь будет-то! Ведь ей-ей заметит лягуха проклятая, чего с ее шкуриной-то дорогой сотворили. Сидит Андрон, трясется.
А у Кваки до сей поры ничего путного не выходит. Умаялась уж вся, ноги еле волочит, руки воздеть не может, а Василиса знай себе пляшет и Кваку раззадоривает: ручку вот так, ножку вот сюды, три прихлопа, два притопа.
Квака закачалась, ладонь ко лбу приложила.
– Пустое все это!
– Да как же пустое, коли ты стараться не хочешь, – Василиса
