жилище, и я передал бы ему слова истины».
Префект Рустик сказал: «Итак, ты признаешь, что ты христианин?» — «Да», — сказал Юстин.[388]
Затем Рустик допросил Харитона, женщину по имени Харито, Евелпистиса, раба императорского двора, Иеракса, Либриана и Пеона — все они были учениками Юстина. Все объявили себя христианами. Рассказ продолжает:
«Итак, — сказал префект Рустик, — приступим к главному вопросу, необходимому и неотложному делу. Согласитесь принести жертву богам».
«Никто в здравом уме, — сказал Юстин, — не обращается от благочестия к нечестию».
Префект Рустик сказал: «Если вы не подчинитесь, вы будете наказаны без милости».[389]
Когда они ответили: «Делай, что хочешь; мы христиане и не приносим жертв идолам», — Рустик вынес приговор: «Пусть те, кто отказывается принести жертвы богам и подчинится императорскому эдикту, будут уведены, чтобы их бичевали и обезглавили согласно законам».[390]
Что должен был делать христианин, оказавшись в такой опасности? Будучи арестованным и обвиненным, следовало ли ему исповедовать себя христианином только для того, чтобы получить приказ о казни: немедленное обезглавливание, если ему посчастливилось быть римским гражданином, как Юстину и его товарищам, или, для неграждан, продолжительную пытку как представление на публичной арене? Или ему следовало отречься и показать символический жест лояльности — намереваясь впоследствии искупить эту ложь?
Тяготясь неприятной обязанностью казнить неуступчивых, римские чиновники часто пытались убедить обвиненных спасти свои жизни. Согласно современным отчетам (ок. 165 г.), после того, как состарившийся и уважаемый епископ Поликарп Смирнский был арестован полицией,
проконсул стал убеждать его отречься, говоря: «Уважь свою старость», — и прочее, что им привычно говоритъ: «Клянись гением кесаря, одумайся, скажи: смерть безбожникам!»
Но Поликарп, помрачнев лицом и посмотрев на толпу находившихся на поприще беззаконных язычников, погрозил им рукою и, со вздохом воззрев на небо, сказал: «Смерть безбожникам!» А проконсул настаивал и говорил: «Поклянись, и я отпущу тебя; хули Христа». Но Поликарп отвечал: «Уже восемьдесят шесть лет я служу Ему, и Он ничем не обидел меня… Ежели ты воображаешь, что я поклянусь кесаревым, как ты говоришь, гением, и притворяешься не ведающим, кто я, то слушай, я [говорю] открыто: я христианин!»[391]
Поликарп был заживо сожжен на арене.
Отчет из Северной Африки (ок. 180 г.) описывает, как проконсул Сатурнин, встретившись с девятью мужчинами и тремя женщинами, привлеченными к суду как христиане, старался сохранить их жизни, говоря:
«Если вы возвратитесь к здравому смыслу, вы можете получить прощение от нашего господина императора[392]… Мы тоже религиозные люди, и наша религия проста: мы клянемся гением нашего господина императора и приносим молитвы за его здоровье — как следует поступить и вам».[393]
Столкнувшись с их однозначным отказом, Сатурнин спросил: «Вам не нужно времени, чтобы подумать?» Один из обвиненных, Сперат, ответил: «В этом вопросе нет нужды в обдумывании». Несмотря на это, проконсул назначил отсрочку на тридцать дней со словами: «Подумайте». Но через тридцать дней, допросив обвиненных, Сатурнин был вынужден отдать приказ:
«Поскольку Сперат, Нарцал, Киттин, Доната, Вестия, Секунда и другие исповедали, что жили в согласии с обрядами христиан, и поскольку, хотя им была дана возможность возвратиться к римскому обычаю, они упорствовали в своем упрямстве, они приговариваются к казни мечом».[394]
Сперат сказал: «Мы благодарим Бога!» Нарцал сказал: «Сегодня мы мученики на небе. Благодарение Богу!»
Подобное поведение вызвало насмешку императора-стоика Марка Аврелия, который презирал христиан как нездоровых, заблуждающихся эксгибиционистов. Сегодня многие могли бы согласиться с его суждением или даже отнестись к мученикам как невротикам и мазохистам. Но для иудеев и христиан первого и второго столетий это понятие звучало по иному: мартюс по-гречески означает просто «свидетельство». В Римской империи, как и сегодня во многих странах по всему миру, некоторые религиозные группы попадают под подозрение, как организации, поощряющие преступную или антигосударственную деятельность. Те, кто подобно Юстину отваживался протестовать против несправедливого отношения к христианам, делали себя мишенями для полиции. Для тех, кто оказывался в подобной ситуации, выбор был прост: или говорить, рискуя подвергнуться аресту, пытке, формальному расследованию, изгнанию или смерти — или молчать и оставаться в безопасности. Их единоверцы почитали тех, кто говорил, как «исповедников», но только тех, кто пострадал до смерти, считали «мучениками» (мартирес).
Но не все христиане высказывались открыто. Многие в решающий момент делали противоположный выбор. Некоторые считали мученичество глупым, расточительным по отношению к человеческой жизни и, таким образом, противоречащим воле Бога. Они спрашивали: «Христос, умерши за нас однажды, не освободил ли нас от гибели?»[395] Поскольку события прошлого становятся вопросами религиозного убеждения только когда служат интерпретации опыта в настоящем, здесь интерпретация смерти Христа стала центральным пунктом спора по практическому вопросу о мученичестве.
Ортодоксы, высказывавшие величайшую озабоченность опровержением «еретических» гностических представлений о страстях Христовых, все без исключения по личному опыту знали об опасностях, которым подвергались христиане, — и настаивали на необходимости мученичества. Когда великий противник ереси, Антиохийский епископ Игнатий был арестован и осужден, он принял смертный приговор с ликованием, как возможность «быть подражателем страданий Бога моего!»[396] Осужденный и отправленный в Рим, чтобы быть убитым дикими зверями в амфитеатре, Игнатий, скованный и заключенный под стражу, писал христианам в Рим, умоляя их не вмешиваться:
Я пишу церквам и всем сказываю, что добровольно умираю за Бога, если только вы не воспрепятствуете мне. Умоляю вас: не оказывайте мне неблаговременной любви. Оставьте меня быть пищею зверей и посредством их достигнуть Бога. Я пшеница Божия: пусть измелют меня зубы зверей, чтоб я сделался чистым хлебом Христовым… Простите мне; я знаю что мне полезно… Огонь и крест, толпы зверей, рассечения, расторжения, раздробления костей, отсечение членов, сокрушение всего тела… только бы достигнуть мне Христа![397]
Что означали для него страсти Христовы? Игнатий говорит, что «Иисус Христос… истинно был осужден при Понтие Пилате, истинно был распят и умер».[398] Он страстно противостоит христианам-гностикам, которых называет «безбожниками» за предположение, что, поскольку Христос был духовным существом, Он только по видимости пострадал и умер:
А если иные… говорят, что Он страдал только призрачно, — сами они призрак! — то зачем же я вузах? Зачем я пламенно желаю бороться со зверями? Зачем я напрасно умираю?[399]
Игнатий жалуется, что тех, кто ставит под сомнение его представления о страстях Христовых, «не убеждают ни евангелие, ни страдания каждого из нас: потому что они и о нас должны думать точно также!»
