только десятки глаз перестали жечь спину, обняла себя руками, прислонившись лбом к холодному камню. Перед глазами мерцали ночные светлячки, а в ушах звучала до боли знакомая мелодия. Вдруг, перекрывая все звуки и мысли, раздался детский плач. Давина дернулась и не замечая ничего кругом, кинулась на звук.
В замковой кухне крича и натыкаясь друг на друга в белесом тумане хлопотало десятка два людей. Зычно ругался повар, запах горелого лука терзал обоняние. А в углу у стены, за засаленной занавеской, надрывалось дитя.
— Чей это ребенок? – негромко спросила королева, но ее заметили. Замерли в секундном замешательстве кланяться или прочь бежать.
— Я спрашиваю: чей это ребенок?
— Мой, госпожа, — от кадки с грязной посудой отделилась девчушка лет пятнадцати и рухнула в ноги, — Простите, я его сейчас снесу куда подальше, чтоб он вас не тревожил.
— Нет, — Давина моментально приняла решение, — лучше отдай его мне, а взамен я подарю тебе свою застежку от платья в форме трилистника. Идет?
Девчушка, раскрыв рот, взглянула на золотую фибулу в своих руках и часто-часто закивала. Королева подхватила кричащего ребенка и понесла его в пиршественный зал.
— Это не королевское дитя, — прошелестел Ноденс с Холмов, лишь взглянув на визжащий сверток.
— Нет, это моя дочь, — упрямо вздернув подбородок, произнесла королева.
— Сомневаюсь, ваше величество, что у королевского ребенка будут застиранные холстяные пеленки, — сид говорил мягко, спокойно. Но от этой спокойной снисходительности у Давины мороз прошел по коже. Королева сжала кулаки так, что ногти вонзились в тонкую кожу.
— Госпожа, — позвал Ноденс, — Вы принесете мне свое дитя или лучше послать кого-нибудь другого?
— Я принесу.
Злость и отчаяние придали сил, и она влетела в свои покои подобно северному ветру.
«Я принесу. Конечно, отдам своего ребенка, исполню чужую волю, но нигде в договоре не сказано, что ребенок этот должен быть жив!» — Королева подхватила подушку и крадучись пошла в детскую.
Кормилица едва не лишилась дара речи, когда увидела свою госпожу, растрепанную, с расстегнутым воротом, с подушкой в руках и совершенно безумным взглядом.
— Что вы делаете, ваше величество?
— Отдаю долги своего мужа, посторонись, Грир!
Но женщина и не думала отходить от колыбели.
— Ваше величество, опомнитесь! Нет таких долгов, по которым расплата - детская кровь!
— Нет, говоришь? Как же. Оказывается, есть! Мой муж за победу в междоусобице пообещал сидам нашего ребенка!
— Но так не бывает… - начала было кормилица и осеклась, сраженная догадкой. Помолчала, приходя в себя, и уже спокойно предложила:
— Так, может, подменыша дать, вон у птичницы очередное дите родилось. Одиннадцатый рот в семье, глядишь, и согласится поменять на серьги или кольцо.
— У меня есть матушкино кольцо, но толку-то, — королева медленно опустилась на пол, — я уже приносила чужого ребенка, так догадались по пеленкам, что он не королевский.
— Так мы этого отмоем да в лон[1] и камлот[2] завернем. Чай не прознают… а коли нет, то судьба, значит, такая у дочери твоей, к сидам в холмы отправится.
Королева сняла кольцо с алым рубином и протянула кормилице.
— Иди, а я прикажу воды нагреть.
Через четверть часа ребенок птичницы был вымыт, натерт лавандовой водой и туго запеленат. Давина взяла дитя на руки и пошла в пиршественный зал.
Гости, по счастью, разошлись и за высоким столом сидели только трое скучающих мужчин.
— Вы принесли ребенка, леди Давина? – Король Николас был подчеркнуто официален, его злило то, как все сложилось. Гадкий сид, не мог дождаться вечера, чтобы озвучить свое право. Да и ребенка можно было бы без шума поменять на мертвого, много ли их доживает до первого года. Погоревала бы супруга, поплакала, да нового родила. Нет же, устроил целое представление гостям на радость. Хотя, с другой стороны, пусть видят и помнят, что их правитель ни перед чем не остановится ради заветной цели.
— Да, — королева, не скрывая ужаса, протянула дитя сиду. Ноденс взял сверток, приоткрыл полог и покачал головой.
— Увы, леди. Но и это не ваш ребенок.
— Это моя дочь и другой у меня нет! – голос Давины дрожал, а саму ее бил озноб.
«Как?! Откуда он может знать наверняка?»
— Неужели вы думаете, что я не узнаю собственную дочь, леди? – хозяин Холмов приподнял бровь.
Давина попятилась назад, закрыв рот ладонями. Ее взгляд блуждал от отца к мужу в поисках поддержки, но оба сидели, словно каменные статуи.
— Это правда? — спросила она еле слышно.
— Мне это надоело! – рявкнул Николас. — Я приказываю тебе, Давина, пойди и принеси Ноденсу с Холмов свою дочь Эйнслин, живую и невредимую. Немедленно!
Давина почувствовала, как сила брачной клятвы подчиняет тело, сознание накрыла паника, воздух, словно выбили из легких. Ноги, руки, спина - все противилось воле хозяйки и подчинялось воле супруга.
«Нет, нет. Так не должно быть!» — кричало сознание, когда она поднималась в Восточную башню.
«Нет. Нет. Это обычное испытание на верность. Мой муж и король не может так с нами поступить!» — убеждала она себя, когда доставала дочь из колыбели.
«Да. Да. Я поняла! Это просто не мой ребенок!» — Пришло озарение, и королева, улыбалась, когда протягивала Эйнслин Лесному царю.
— Все, можете идти, леди, — произнес Николас, дождавшись утвердительного кивка от довольного Ноденса. — Я навещу вас вечером. Будьте готовы.
— Да, ваше величество, — жуткая улыбка так и не покинула лица королевы.
Дождавшись, когда за супругой закроется дверь, Николас залпом осушил свой кубок.
— Что это сейчас было? – спросил он.
— Сила брачной клятвы, ваша милость, — лэрд Умайл устало потер переносицу. Боги приняли клятвы, и теперь моя дочь не может ослушаться вашего прямого приказа, а вы с мечом в руках должны будете защищать семью, их здоровье и честь.
— Леди Давина подавлена, — подал голос сид, — только я понять не могу, что ее так расстроило? Малышка Эйнслин получит красоту, магию,
