тараканам.
«Извините, но он умер», – слышу в телефонной трубке…
«Алло, алло! Хоть кто-нибудь!»
Безумцы! Кругом одни безумцы!
Они захлёбываются воплями – юристы, писатели, хреновы интеллигенты!
Никто уже не сравнится с человеком прошлого.
С тем, например, кем была я!
Деньги, деньги – вечная нехватка денег!
Но!
Сто рублей и взамен взгляд лентяя-внука.
Тоже неплохо.
Соседка сверху – дряхлая глуховатая скелетина – таскается ко мне с разговорами о Боге.
«Покайся, Люба, – воет она. – Господь всё видит! Сама же знаешь, что нам недолго осталось!»
Да как она смеет равнять себя со мной?
Читаю шестую главу от Матфея…
Господь…
Если Женя сейчас у него, это хорошо.
Жаль, что не свидимся больше. Нечего мне там делать, в этом вашем раю.
Да и кто меня туда пустит?
«Алло, Господь?»
«Извините, но он умер»…
Глотаю тараканов, плавающих в остывшем супе.
Смотрю на завядшие цветы в вазе.
А на подоконнике один-единственный горшок с сухой землей – растения давно уже нет.
Тусклый свет сочится в комнату сквозь немытые стекла. Пищит автосигнализация…
В горшке что – правда земля?
Может, там мой прах?
Ночью пробрало – бежала до туалета. Лилась мерзость – непереваренные тараканы…
Утром дочь обвинила меня в том, что я за собой не смываю.
Ёбнутая!
Пальцы на ногах немеют; пронзительно ноют старые кости.
Ненавижу осень! Но она никогда не кончается.
Никогда, никогда.
Моя последняя осень, да…
А дальше наступит весна.
Навсегда, навсегда…
Наступит же – да?
Снилось море. Женя нырял с причала – такой молодой, загорелый…
Выныривал с пробитой головой, и кровь хлестала из раны, струилась по лицу.
Ублюдки! Даже не позволили забрать гроб!
Пришлось хоронить в чужом городе.
Его могила… Она ветшает из года в год, потому что за ней некому присмотреть.
Никто не навещает мертвецов, никому нет до них дела.
Остаются лишь пыльные фотографии и жилплощадь.
Так было всё – и всё прошло.
На стене крест. Труп Бога таращится на меня.
Беру телефон и набираю номер – из прошлого, откуда-то издалека.
«Да?»
«Здравствуйте, скажите, а Господь ещё жив? Могу я поговорить с ним?»
Заучиваю строки из шестой главы…
Телевизор бормочет, бормочет, вопит…
Ухожу на улицу. Ветер треплет волосы – хорошо-то как!
Нужно бы выкинуть мусор – столько всего накопилось!
Я, например.
Или нет?
Лучше выбросить семью.
Попросить у Женьки – пусть отыщет в своем компьютере новую.
Людей, которые будут разговаривать, а не кричать.
Ночью снова кипятком по стенам. И за холодильник. И под раковину.
Тараканы разбегаются, давлю их босыми ногами.
Из комнаты дочери один-единственный усталый вздох.
Эвелина говорит, чтобы я не давала Женьке денег – пускай идёт работать.
Я и не даю.
Сто рублей только если.
Женька улыбается. Уходит куда-то и снова приходит.
Прошу у него сигарету.
Бреду тёмной улицей.
Кругом грязный снег и грязные автомобили, незнакомые грязные лица…
Я когда-то тоже водила машину, пока менты не избили и не отобрали права.
«Ага, – соглашается Эвелина, а чуть позже шепчется с кем-то по телефону: – Да она пьяная вдрызг была, чуть человека не задавила. Вот и лишили прав. Зато теперь всем жалуется, что её избили…»
«Покайся, Люба!»
Жирное тело немеет, в груди холод.
Сердце сбивается с ритма, но я всё равно ворую коньяк из комнаты дочери.
Сигареты и ингалятор…
Какой была! Директор, уважаемый человек, спортсменка и активистка!
А ныне все нос воротят…
Мурка поёт свою песню. Глаза у неё зеленоватые, с хитринкой.
Сую ей под нос морковку.
«Хочешь?»
Не-а, не хочет…
Опять притащился сосед-алкаш. Накормила его супом.
Пока он хлебал, Эвелина состроила недовольную рожу.
Видите ли, не нравится ей, что тут «всякие ходят».
Возвращаюсь затемно, в голове шумит после водки, перед глазами всё пляшет.
Мир куда-то плывёт, плывёт… Ноги не держат.
Хочется что-то сказать дочери – что-то приятное, ласковое. Хочется извиниться за то…
…что я такая, какая есть.
Эвелина начинает верещать, будто свинья на бойне. Называет меня пьяницей и чокнутой.
«Совсем из ума выжила!» – кричит она и хлопает дверью.
Швыряю в неё тарелкой, затем ещё одной.
Тоже начинаю орать.
Боже, как мне всё это надоело! Как я устала!
Утром трещит голова.
А внучка ноет и ноет: это она есть не будет, то она есть не будет, в школу она тоже не пойдёт…
Всыпать бы ей ремня, чтоб выбить эти капризы.
Совсем девчонку разбаловали!
Эх, ненормальная семейка…
Соседка вновь бухтит о своем Боге.
Шамкает губами, тычет скрюченным пальцем в Библию.
Пока было надо, я верила. Теперь больше не надо.
Скоро всё равно помирать.
По стенам ползут тараканы; обои свисают, как кожа на руках и на животе.
Холодно. Очень-очень холодно в эту последнюю осень.
Щёлк-щёлк-щёлк – из комнаты Женьки.
Сто рублей у него в кармане.
«Алло, Господь! Алло, алло!..»
«Женщина, вам же русским языком сказано, что он умер!»
Умер?..
Как же страшно!
А вдруг там действительно ничего нет?
Куда я тогда отправлюсь? Кто меня приютит?..
Вся жизнь перед глазами, – все эти лица, лица…
Теперь я их помню!
Дни уходят, года уходят, но после всё возвращается.
Возвращаются имена, события, значимость того и другого…
И сердце больше не бьётся.
И я как никогда спокойна.
Простите меня!
Кроме вас у меня никого нет, и не было!
Ведь вы – моя семья, самые близкие люди!
И я любила вас. Как могла…
***
«…яко и мы оставляем должником нашим;
И не введи нас во искушение, но избави нас от лукавого.
Яко Твое есть Царство и сила и слава во веки.
Аминь»
Артём Толмачёв
ЖИЗНЬ РАДИ СМЕРТИ
Впервые Артём Толмачёв начал сочинять в младших классах школы под впечатлением книги о Робине Гуде. Писал рассказы в школе, в институте. В какое-то время перешёл на сочинение стихотворений, преимущественно лирических. Со временем стихи стали приобретать трагический,
