***
Старуха!
Кожа серая, дряблая, вся обвисла; тело лоснится, а вены – синие вздувшиеся полосы.
Жирная и неповоротливая ведьма.
Бежала из сказки, но новой жизни так и не нашла.
Ужасно, да! Не такая я, – эпилог всегда должен быть иным…
Но он один и тот же. Для всех.
Готова ли к нему?
По стенам рыжие тараканы – снуют, топают, суетятся… Усы – длинные антенны – шевелятся, ищут, рыщут…
Ночами гоняю тараканов кипятком, от этого отслаиваются обои.
Эвелина орёт. Слишком часто…
Капает вода из крана – во всём виноват мудило-сантехник! Где же он?..
Слякоть за окном, и сна ни в одном глазу.
Сон уходит с молодостью, а молодость уже не вернуть…
Пропиваю ошмётки здоровья.
Странно, не помню юности – была ли она вообще?
Фотографии – это засвеченное прошлое – твердят, что была. Но…
Моя ли то юность?
Моя ли?!
На фотокарточке – Женя. Муж он был хороший, добрый.
Оставил меня где-то там, в потерявшихся годах.
Любил море, море, море… Оно сожрало его.
Я – одна.
Женя улыбается. Он вечно будет улыбаться.
И скоро я тоже буду. Буду…
Женя?
Сна ни в одном глазу, а на простыне пятна крови. Руки все в синяках от капельниц.
Жуткая больничная палата; симпатичная медсестра… Вот бы познакомить её с Женькой. Внук мой. В честь деда назван.
Но Женька не хочет знакомиться, смотрит в компьютер.
Он всегда смотрит в компьютер.
Сосед-алкоголик опять клянчит денег. Все они клянчат денег – эти чёртовы попрошайки.
Но сосед выслушает, с ним можно поговорить. В семье давно уже нет такого.
«Дрогнем!» – кривляется его немытая рожа.
Я пью, раскалённое олово кипит в глотке…
Я могу всё!
Тараканы, – они на полу, они на стенах, они в подушке, они в умывальнике, они на тарелках, они в моей еде, они в холодильнике, они в волосах внучки, они в трещинах гниющего дома, они в поздней осени, они между ног, они у меня во рту, они у меня в глазах, они у меня в мозгах…
Кричу ночью – никто не слышит. Храп… Чей?
«Женя, – спрашиваю у фотографий, – это ты? Мне плохо. Я уже не могу!»
Храп. Мой собственный.
Эвелина снова верещит.
Она сумасшедшая, тратит последние деньги на тараканов…
Рычит на меня, чтоб я не заливала их кипятком. Что-то там про обои.
Спятила.
Раньше она не была такой. Когда стала?
Помню, как родила её в шестьдесят четвёртом. Розовый писклявый комок – моя дочь.
Дочь? Что за слово такое?
Тихая и смирная, играла на пианино, получала по рукам, если фальшивила.
Ещё писала стихи, читала их гостям.
А я пила, гости пили, все пили. Было так весело!
Молодая, красивая, здоровая.
Была.
Чёртова осень…
Мы пели:
«Ра-а-сцвета-а-ли яблони и груши,
По-о-плыли туманы над рекой,
Вы-хо-о-ди-и-ла на берег Катюша,
На-а высокий, на берег крутой!»
И пили.
Женя сказал: «Если мальчик – ты назовёшь; но если девочка – я».
Родилась Эвелина.
Курю. Много курю, а потом тянусь за ингалятором. Вдох – силы возвращаются.
Врачи – садисты! – вырезали мне вены на ноге. Тяжело ходить.
Утром проснулась и поняла, что не помню собственного имени.
Мама?
Сую внуку сто рублей, покупаю его минутное внимание.
Так хочется с кем-нибудь поговорить!
«Спасибо», – кивает он, поглощённый своим компьютером.
Щёлк-щёлк-щёлк…
В его пустых глазах отражается неведомое нечто. Монстры современности.
Дождь превращается в снег.
Скоро я умру, знаю это, чувствую.
Одна в окружении родственников. Семья – всегда верила в этот идеал.
Ныне все мёртвые, никого не осталось. Кроме… этих вот, детей…
Сумасшедшая дочь, истеричка-внучка и разгильдяй-внук.
Люблю их?
А что это значит – любить?
«Ты всё только портишь! – заявляет Эвелина. – Нельзя кипятком, так тараканы не выведутся!»
Да что она понимает?
Кошка мурлычет. Она тёплая и пушистая, эта кошка. Мурка.
«Дуня, – ворчит внучка, – её зовут Дуня».
Ночью хожу по подъезду, слушаю шелест дождя с улицы, осматриваюсь.
Размазанное дерьмо у двери, окурки, мат на стенах…
Ищу Мурку. Она ушла гулять и не возвращается.
Я совсем одна.
Я помню, что было, и не помню этого.
А было ли хоть что-то?
Знаю, что Женя был добрым, любил меня.
«Ты ж его со свету и сжила! – шипит Эвелина. – Он оказался слишком мягок для тебя!»
Она считает меня чудовищем, а я – её.
Она моя дочь, и не моя.
«Как дела?» – спрашиваю у Женьки.
«Нормально».
Всегда нормально, нормально, нормально…
И вновь компьютер, вновь щёлк-щёлк-щёлк.
Оболтус. Ему уже двадцать пять – у него ни девушки, ни работы.
Даю ему сто рублей.
Тараканы копошатся внутри меня.
Хочется, как тогда – на операции. Аппендицит.
Вынули из меня кишки, положили рядом, ковырялись, словно в груде мусора…
Вытащите из меня тараканов! Они во мне! Я больше не вынесу!
В молодости была чемпионкой области по мотоспорту. Единственная среди женщин.
Дряхлое жирное тело покрыто шрамами – они мои, честно заслуженные.
Спицы в костях регулярно ноют, ломит суставы…
Пытаюсь вспомнить, каково это – когда вся жизнь впереди?
Краду бутылку коньяка из комнаты дочери. Пусть себе орёт…
Ёбнутая!
Муж оставил её – сбежал к другой бабе. У бабы физиономия суки, а муженёк тот ещё был.
Эвелина обвиняет меня – мол, это я его привела.
Дура ненормальная!
Послушать только: я силой выдала её замуж!
Даже если так, что с того?
Внучка назвала меня «старой ведьмой». Тихо, шёпотом… Вся в папеньку.
Ведьма?
Из какой же сказки я сбежала?
Неужто там было настолько плохо, что я разменяла её на… на… это!
«Женя, скажи, а там, в раю, Бог есть?»
Пожелтевшие от времени фотографии. Замогильная тишина окутывает комнату.
Таракан на руке. Хлоп! – один лишь размазанный плевок.
«Есть».
Сновидения нынче рваные, неясные. Засыпаю в пятом часу, а в семь уже на ногах.
Отдохнула? Вроде бы… В больнице было как-то иначе.
Красивая девушка-медсестра стала бы отличной парой для Женьки.
Глупый!..
Среди белых стен и ненужных старух спалось очень даже хорошо.
Власть ушла у меня из рук, и старые знакомые больше не отвечают на звонки.
Сукины дети!
Когда была в должности – расшаркивались, кланялись, ручку целовали.
А что теперь?
Никому дела нет. Только если
