самоуверенность Рокеева, больше, чем на себя надежда, и нервозность Рокеева эту надежду разрушала.
— У Сухоцкой всю третью смену гнали брак! Борис Иванович, я сейчас с ней разговаривал, поверите, она ничего не поняла! Только своих баб защищает! Сжилась с ними, и уже не она ими руководит, а они ею руководят! Она не в состоянии требовать со своих рабочих! Немедленно надо от нее избавляться. И не только от нее.
— Как с машинами? — спросил Шубин. Он догадывался, что нервничает Рокеев из-за машин.
— Борис Иванович, нас задушат мелочами, если мы будем влезать во все мелочи. Вот вы вчера занялись электродвигателем на кране! Энергетик мышей не ловит, запасного двигателя у него нет, и вы этим занимаетесь! Вы сами убедитесь скоро: к этому мгновенно привыкнут! К нечему другому — не приучишь, а к этому — мгновенно, но не сможем же мы вдвоем делать работу всего цеха! А Сухоцкая и Куц отойдут в сторону, зрителями станут? Вот и с машинами тоже. Мне приходится заниматься каждым болтом! Каждый слесарь, еще только завидит меня издали, торопится придумать, на что бы пожаловаться! И зарплату вспомнит, и что домой со второй смены добираться трудно, и черт-те что еще, лишь бы не работать!
Значит, действительно, из-за машин нервничал.
— Что же ты предлагаешь? — спросил Шубин.
— Дисциплина! Только дисциплина! Избавляться от таких людей, как Сухоцкая, как Блинов, как Куц, немедленно! Никого не задерживать! Сегодня Смоляк еще поддержит нас, завтра поздно будет!
— А где брать людей вместо этих?
— Взять лучших из других цехов. Там живут жирно, а мы горим.
— Да кто же пойдет от жирного к худому?
— А парторганизация?
Далеко же он ушел за двое суток от своих реорганизаторских идей. Но он опять был уверен, и это опять приободрило Шубина.
— Может быть, ты и прав, Валя. Но день-два подождем. Ты продолжай заниматься машинами. Именно, как ты говоришь, каждым болтом. Придет время, машины станут главным вопросом.
Действительно. Не может же в самом деле застыть в параличе цех на полторы тысячи человек.
— На оперативку мне не оставаться?
— Можно не оставаться, — небрежно сказал Шубин.
— Я останусь.
— Не надо, Валя, — сказал Шубин.
К девяти собрались все, кроме Куца.
— Где Куц? — спросил Шубин.
— Воздуходувка на печи барахлит, — сказал Цфасман. — Он там.
Звонком вызвал секретаршу.
— Немедленно пригласите Куца.
За спиной секретарши напирал белый халат заведующей здравпунктом. Шубин начал раздражаться:
— Что у вас такое? У меня оперативка.
— Борис Иванович, никто не приходит на флюорографию.
— Хорошо, — сдержавшись, сказал он. — Я займусь. Идите же. У нас оперативка.
Она вышла недовольная. Он вытащил из стола блокноты, роздал всем.
— У меня уже есть, — сказал Блинов.
— Будем, как в школе. Запишите. Вся первая смена должна в три дня пройти флюорографию. Может быть, я неясно выражаюсь? Спрашивайте. Значит, всем ясно.
Почувствовал: еще немного — начнет кричать. Вошел Куц, молча сел на стул у самой двери. Шубин ничего не сказал ему.
— Начнем со сменного задания. Формовка…
Кадол поднялся.
— Садитесь, — махнул рукой Шубин. — Задание не выполнено.
— Я...
— Садитесь.
Все оперативки всегда начинались с анализа сменного задания. За эту нитку разматывался весь цеховой клубок. Это было разумно и экономно по времени. Но Шубин не мог так. Не мог открывать шлюз для потока оправданий и препирательств. Он чувствовал, как и его увлекает поток устоявшегося, обкатанного равнодушия, ему нужно было сопротивляться.
— По заданиям сегодня не будем отчитываться. Не за что отчитываться нам с вами, не было работы. — Он сел за стол, раскрыл журнал, надел очки. — Кадол. Была записана просьба земледелки очистить ленты. Выполнено?
— Где было записано? — спросил Кадол.
Шубин показал всем желтую обложку:
— Здесь. Кадол не знал. Ладно, поверим. Срок переносится на завтра. Запишите в блокнот, Кадол. Я вам для этого дал блокнот, запишите. Куц. Я просил вас обсудить с начальниками отделений…
— Когда я мог? — пожал плечами Куц. — Мы до конца дня с вами рядом были, вы же видели.
— Куц. Автомат газированной воды.
Куц рассмеялся, хлопнул себя по лбу:
— Забыл. Может быть, работает уже. Сказал мастеру, но не проверил, не знаю даже.
— Я проверял. Не работает. Записываю себе: подготовить распоряжение по цеху. Энергетику цеха Куцу объявить строгий выговор. И прошу всех иметь в виду: со сроками я никого не насилую, Аркадий Васильевич сам обещал сделать вчера. Блинов…
— Все выполнено, — сказал Блинов.
— Ченцов, по своему участку подверждаете слова Блинова? Все выполнено, что было записано?
— А что там было записано? — спросил Ченцов.
— Не проверяли? Значит, не так все это для вас важно. Считаю задания Блинову выполненными. Больше, Ченцов, ко мне с ними не обращайтесь. Цфасман?
— Сделал Блинов, — сказал Цфасман. — У меня все сделал.
— Порядок будет такой: каждое отделение выкладывает свои претензии по очереди всем. Претензий по нехватке людей сегодня прошу не высказывать…
Выходя после оперативки, Куц сказал Ченцову:
— За половину сорванной смены ничего не получил, а за газированную воду — строгача схлопотал.
— Будет у тебя одним строгачом больше, — сказал Ченцов.
— Не привыкать.
Саркастические улыбочки уязвили. Особенно — улыбочка Ченцова, мальчишки с русой гривой, красавчика в джинсах и с орлами на широком ремне. Шубин и сам понимал: может быть, взял слишком высокую ноту, на которой не удержишься. Вот порвется сегодня конвейер, бросит на него Блинов всех слесарей и ничего из записанного на завтра не сделает. И ему выговор? Да за что? И к выговорам привыкают быстро. Признать обстоятельства оправданием? Но опять попадешь в заколдованный круг, оправдания есть всегда. Материально никого не накажешь, все и так сидят без премий, на голых окладах…
День выдался на редкость удачным. Ему повезло. Он ушел домой в девять вечера, и до тех пор не было ни одного простоя. Ничего не ломалось, хватало материалов, люди вошли в темп. Он не обольщался: это — не закономерность, это просто удачный день, и все же — ему так нужна была удача… Боялся уйти домой, суеверное чувство появилось: уйдет — что-нибудь случится.
Случилось все раньше, но узнал он только на следующий день. Он увидел в термообрубном корпусе бракованные отливки. Из-за
