движение, но политико-религиозные течения и мир древней религии. Проблема не в том, вести переговоры или нет, а в том, чтобы выявить все глубокие различия, присущие этому миру: между арабами и не арабами, различия, созревшие в свободном обмене мнениями, религиозные и этнические, различия внутри самого фундаменталистского мира, различия, заложенные в государственных интересах и истории разных мусульманских стран. Не может быть абсолютных гарантий демократизации, это всегда риск. Она рождается из многих политических, культурных и экономических элементов, и Запад может содействовать ее развитию.
История и география побуждают нас жить рядом с мусульманами, прежде чем с исламом. Поэтому отношения Запада и ислама лежат в сложности встречи (а может, и столкновения), а не в глобальной конфронтации, к которой подталкивает нас логика «АльКаида», подыгрывающая нашей любви к упрощениям. Лобовое столкновение между двумя мирами соответствует давним архетипам, оно и сегодня с легкостью и удобством затаскано по масс-медиа. Понимание сложности — не только путь мира, но и строгого и конкретного сопоставления. Мы слишком любим упрощения, даже когда они леденят душу. Может быть, нужно, напротив, привыкнуть к сложности, особенно в мусульманском мире. Он не таков, каким его представляет Бен Ладен: мир джихада, а все остальное — лишь горстка нечестивых тиранов.
Бен Ладен заявил в одном из своих посланий Западу: «Они хотят диалога, а мы — смерти». В исламских террористах поражает не только зло, которое они приносят, но и культ смерти и для самих себя. Мученик-самоубийца, современная версия шахида, мусульманского мученика, впервые появился в 1972 году, когда в аэропорту Тель-Авива совершили теракт три японца (принадлежащие к Красной Армии, террористической фракции, связанной с марксистским Фронтом Освобождения Палестины). Их пример быстро распространился среди ливанских последователей Хезболла, и затем на остальной части Ближнего Востока. В войне между Ираном и Ираком шахиды были иранцами, жертвовавшими собой в борьбе: с 1980 по 1988 гг. погибло 200.000 иранцев, 45 % которых было от 16 до 20 лет. Мученики-самоубийцы, терроризм, проповедь ненависти… Это тоже ислам. Но не только.
Талби (Talbi), прекрасный знаток подлинного ислама, говорит о «духовной ампутации человека» путем секуляризации ислама: «это уже не личный выбор веры, но глобальная принадлежность к этнической группе». Секуляризация делает мир ислама однородным, как нацию. Ислам Талби — тоже ислам, с великой традицией и множеством последователей. Индонезиец Абдурахман Вахид (Abdurrahman Wahid), бывший лидер Нахдатул Улама (Nahdlatul Ula- ma), крупнейшего мусульманского объединения Индонезии, насчитывающего более 35 миллионов членов, президент своей страны с 1999 по 2001 год, считает, что идея исламского государства свойственна Ближнему Востоку, а азиатские мусульмане стремятся к иджтихаду, открытости к новым интерпретациям изменяющихся условий. И это тоже ислам, как и Абу Бакар Башир (Abou Bakar Bashir), сторонник исламского государства, осужденный индонезийским правосудием в 2003 году. Будущее Индонезии (87 % мусульман из 210-миллионного населения) небезразлично для ислама. В Азии очень сложным представляется положение в Бангладеш, где агрессивное присутствие фундаменталистов, проявившееся в августе 2005 года со взрывом, почти одновременным, 450 бомб, проникает и в некоторые политические партии, хотя ему и противостоят значительные демократические силы.
Малиец Анвар Ибрахим (Anvar Ibrahim) говорит о ценности convivencia (жизни вместе) разных культур и наций. Есть много исламов. Жить с ними, общаться на границах своего мира или в повседневной жизни не всегда легко и требует много усилий. Это не «мягкое» наступление потребительской глобализации, но нашествие другого, чужого, порой угрожающее.
Терроризм может победить? Не думаю. Не только благодаря силе Соединенных Штатов, Европы, их корней, других полюсов мирового сообщества (которые опасаются его, как Китай), но и из- за сложности и противоречивости самого мусульманского мира. Терроризм может принести нам страдания, но победить не может. С другой стороны, нельзя поддаваться упрощенному представлению о мусульманине и вообще о другом. Не хочется уступать этому ужасному упрощению, не только из вполне понятной боязни, но и из понимания реальности.
«Диалог» — не благообразный пережиток пост-соборного католичества (может, еще и с чувством вины за Крестовые походы). Это не бесстыдные переговоры со всеми, лишь бы оставили в покое в своем благополучии. Это способность смотреть в лицо другому, пробовать завязывать больше отношений, создавать целую сеть их, улавливать чужие интересы и ориентиры. А остальное, то есть наше будущее — риск истории, от которого мы никак не застрахованы.
6. ЦИВИЛИЗАЦИЯ ЖИЗНИ ВМЕСТЕ
Мир, трудный для понимания
На этих страницах я рассмотрел некоторые аспекты нашего времени. За их пределами остаются многие другие. Перед столь сложным миром все мы немного некомпетентны. А ведь мы много сегодня знаем о нашем мире: при желании, почти все, у нас есть доступ к куче информации. Масс медиа сообщают нам много, слишком много новостей, чтобы мы могли их переварить. Телевидение показывает нам кризисы всех видов на всех широтах. Мы все узнаем в кратчайшие сроки. Но нам не хватает способности усвоить всю эту информацию. Иногда нами овладевает чувство бессилия перед лицом далеких и мало понятных ситуаций. Так было, например, во время конфликта в Руанде между хуту и тутси: было ясно, что происходит нечто ужасное, но разобраться в этом было нелегко. У нас вообще не хватает категорий для объяснения такого рода явлений.
Но все же нельзя просто смотреть и знать и даже не пытаться хоть как-то интерпретировать происходящее, хотя бы для обсуждения с теми, кто рядом. Нам необходимо находить какие-нибудь ответы на происходящие события. Мы все как бы стоим на террасе мира, по крайней мере на виртуальной террасе информации, делающей далекое близким. И те, кто еще несколько лет назад следил за событиями, ясно зная, на чьей стороне добро и справедливость, теперь растерялись. Сложность сегодняшнего мира пугает и дезориентирует. Говорить на международные темы нелегко; уж лучше обсудить внутреннюю политику, особенно политических деятелей. Однако мы осознаем, что все мы взаимосвязаны, что кризисы передаются на расстоянии, что угрозы достигают нас даже издалека. В общем, сегодня было бы нужно больше, чем вчера, говорить на международные темы. Все, повторяю, очень сложно. Поэтому таким успехом пользуются те, кто все страшно упрощает и продает легкие решения для малопонятного мира.
Типичное для глобализированной информации заблуждение — ставить все более общие вопросы и ждать в то же время все более глобальных ответов. Самые невероятные, часто совершенно недоказуемые и все крайне упрощающие ответы в СМИ выглядят исключительно ярко и эффектно. Взгляд на настоящее, если он хочет быть реалистическим, а не эмоциональным, не может уйти от сложности сценариев современного мира. Тоталитарные системы были бегством от
