Никита смотрел в дали дальние зачарованными глазами.
Лаврова рассказывала ему о необычайном каталонском художнике Дали, странном и самовлюбленном, как мифический Нарцисс.
— Маленьким мальчиком он создал произведение искусства из трухлявой двери и вишен.
— Как это? — опять удивился ребенок.
— Он все переставил местами. Вынул из старой двери жуков древоточцев и вставил их в сердцевину спелых вишен, а косточки вишен заняли место жуков. Трухлявая дверь преобразилась волшебным образом. Ее безжизненная поверхность засветилась влажными золотистыми косточками, украсилась спелыми винными вишнями. Она зажила жизнью жуков древоточцев, отчаянно плывущих в растекающемся, густом вишневом соке.
Лаврова показывала Никите картину Дали с изогнутым, расплывающимся циферблатом часов, чтобы продемонстрировать, что время не только течет. Оно также искажается, двигаясь то быстрее, то медленнее. Изменяясь само, оно меняет все на свете.
Она рассказывала о тайне улыбки Джоконды, которую никто не смог разгадать сотни лет, потому она до сих будоражит умы и распаляет воображение людей.
— Как она улыбается? — спросила Лаврова.
— Для себя, — не задумываясь ответил очарованный странник.
— Что значит «для себя»?
— Ну, так бывает, когда думаешь о чем-то своем, хорошем. Поняла?
— Когда мечтаешь?
— Не всегда. Иногда когда мечтаешь, а иногда это уже сбылось.
Лавровой не приходило в голову, что улыбка Джоконды не предназначена зрителю. Ее мог случайно поймать своей кистью художник, как энтомолог ловит и накалывает редких бабочек булавкой. Едва заметная улыбка Джоконды — это бабочка, сложившая крылья. Взгляд сверху. Странно, что такое пришло в голову маленькому мальчику.
Лаврова находила в Интернете фотографии садов камней, созданных закрытой культурой жителей островов, находящихся в краю восходящего солнца, и показывала их Никите.
— Японцы приходят сюда и долго и молчаливо созерцают свои магические сады.
— Зачем?
— Чтобы понять, как неведом и мир, и сам человек.
— Зачем?
— Это вызов. Жить должно быть интересно.
Лаврова отдавала свои знания щедрым потоком, рассыпала их из рога изобилия своей памяти. Ей хотелось отдать как можно больше и быстрей, словно времени у нее было в обрез.
Глава 15
Из школы высыпала галдящая толпа одинаково одетых детей. Навстречу Лавровой летел, самолетиком расставив руки, маленький ребенок, одетый по-взрослому, в строгий костюм и галстук с рисунком. Синий галстук скособочился, за костюмной спиной эклектично торчал рюкзак, рот был раскрыт в диком крике. Ребенок приветственно боднул головой Лаврову, крик захлебнулся в ее животе.
— Привет, — сказала она. — Шла мимо. Дай, думаю, отведу в изостудию.
— Здорово! — Он поднял голову.
Под правым глазом намечался фонарь, верхняя пуговица у рубашки была оторвана, хохолок воинственно топорщился петушиным гребнем.
— Доложите обстановку, полковник, — приказала Лаврова. — Со щитом или…
— Со щитом! — гаркнул полковник и победоносно задрал кулак вверх. Костяшки пальцев были ободраны.
— И кого вы щитом?
— Сишников! Они Пузо били. А мы их за Пузо отдубасили, отплющили и под конец закатали! — Мальчик энергично забоксировал воздух.
— За Пузо? — удивилась Лаврова — Вы же его презираете.
Пузом был одноклассник Никиты, пария и изгой, безответный объект классного террора. С ним никто не дружил, не разговаривал, его не замечали.
— Представляешь! — удивлялся Никита — Ему Дервиш стул на ногу поставил и сел. Случайно! Дервиш даже внимания не обратил. А это Пузо… — Никита задохнулся от возмущения, — терпело и ревело три часа, вместо того чтоб по шее дать!
— Кому дать? — спросила Лаврова. — Дервишу?
— Ну.
— А потом вы всей толпой навалитесь и таким же образом обучите Пузо вежливости?
— Нет.
Лаврова склонила голову и прищурилась. Ребенок сделал честные глаза и ушел в несознанку.
— Все равно интересно, почему вы Пузо защищали?
— Как ты не понимаешь? — возмутился ребенок. — Это же наше Пузо, а не ихнее!
— Их, — машинально поправила Лаврова.
— Я так и сказал! И знаешь. Не пойду я в изостудию. Надоело!
— Почему?
— Потому! Надоело рисовать всякие кубы и кувшины!
— Ты ведь уже так много узнал. Что такое светотень, перспектива…
— Фигня! Я и раньше все знал. Я буду комиксы рисовать, там это не нужно.
— Даже в комиксах все персонажи имеют, тень. Это только начало. Все художники начинали с малого, много работали и постоянно учились. Всю жизнь. Учиться живописи и заниматься искусством, особенно в давние времена, было очень опасно. Тогда не создавали изостудий, где все преподносят на блюдечке. Понимаешь? Очень опасно!
— Почему опасно? — попался в ловушку ребенок. Лаврова про себя улыбнулась.
— Во времена господства инквизиции художник, надев маску и плащ, под покровом ночи тайком пробирался темными переулками к окраине города. К мрачному зданию, где в подземелье скрывалась покойницкая, — тихо, как заговорщик, рассказывала Лаврова — Художнику это было нужно, чтобы живопись получалась правдивой. Чтобы научиться достоверно передавать характер своего героя, его настроение и даже судьбу. Ты только представь, в промозглом холоде и мраке покойницкой, освещенной единственным факелом, он изучал строение мертвого тела, и его свидетелями были лишь тени умерших людей! Художник рисковал своей жизнью, его могла схватить святая инквизиция.
— И что тогда? — глаза ребенка горели.
— Сжигали на костре дотла, до крошечной горстки праха, за богопротивную ересь. Без жалости и раздумий. Его воображение и руки умирали вместе с ним. Но! Его гений, несмотря ни на что, пробивался через толщу столетий.
— Так было со всеми?
— Со многими, — без стеснения преувеличила Лаврова.
— Зачем тогда они на это шли?
— Иногда любимое дело и жажда знания становятся важнее жизни. А иногда просто нельзя иначе. Например, искусство и яды в Средневековье были неразделимы. В скрипториях монахи писали священные тексты чернилами, состоящими из медного купороса, они подчеркивали строки киноварью, полученной из ядовитой ртути. Монахи украшали крыши монастырей черепицей, блестящей и желтой от окиси свинца, выкладывали крытые галереи шифером цвета ядовитой зеленой меди. Свинец, ртуть, медь, свинцовый сурик — сильные яды, они входили и в состав красок. Церковные художники осветляли стекло ядовитым мышьяком, расписывали витражи свинцовыми белилами, золотом, сублимированным с ртутью, оранжевым суриком, зеленым синоплем. Те, кто занимался этим всю жизнь, погибали в страшных, невыносимых мучениях. Но они знали, что выполняли свое дело не зря. Их искусство и слава живут целые тысячелетия!
