лицо Фэлри и вдруг начал жадно его целовать – это напоминало скорее укусы, чем поцелуи, словно он с трудом сдерживался, чтобы не сожрать эр-лана и таким образом соединиться с ним, сделать частью себя.
Фэлри бешено сопротивлялся, но руки Тайрона безжалостно сжимали его, крепкие, как железо. Казалось, череп под огромными пальцами вот-вот треснет и разлетится вдребезги. Физически крепкий, как и все эр-ланы, Фэлри ничего не мог противопоставить этой горе мышц.
Отчаявшись, он начал пинать Тайрона, стараясь попасть между ног. И это как будто подействовало – сег наконец перестал терзать его губы и, чуть отстранившись, хрипло произнес:
– Какой подлый прием, не ожидал от тебя! Увы, в этом месте бойцам убирают чувствительность в первую очередь. А то ведь могло бы и получиться!
Он оттолкнул Фэлри с такой силой, что тот отлетел назад, оступился и упал на колени прямо в ручей. Прохладная вода мгновенно пропитала одежду, хлынула в сапоги. Фэлри тут же вскочил… но голова закружилась, ноги налились свинцовой тяжестью, и он неловко упал боком на другую сторону ручья.
Ярость еще полыхала – чистым, ослепительно-белым пламенем, но тело предательски ослабело. Готовый на все, лишь бы не лежать вот так перед Тайроном, Фэлри приподнялся на выпрямленных руках и, обернувшись, метнул в сега полный ненависти взгляд.
Тот стоял, по-хозяйски расставив ноги и уперев руки в бока, и с улыбкой смотрел на эр-лана. Смуглое лицо, рассеченное синими бойцовскими татуировками, налилось темной кровью, глаза сверкали. Фэлри вдруг подумал, что, наверное, именно так Тайрон выглядел после очередной победы на арене – стоял, принимая как должное бешеный восторг поклонников и публики. Никаких поклонов, он боец, а не какой-то паршивый актеришка. Он достоин, по-настоящему достоин этих восторгов и, так уж и быть, снизойдет до них.
– Ладно, повеселились и хватит. – Тайрон достал из кармана переключатель, деактивировал поле и шагнул в сторону. И, включив поле снова, произнес: – Сделай одолжение, больше не калечь себя. Во-первых, это бесполезно – у меня есть настройщик, ты уже с ним познакомился. И при необходимости я снова пущу его в ход.
Фэлри молча сплюнул кровью – Тайрон прокусил ему губу.
– А во-вторых, – сег поймал его взгляд и произнес мягко, почти ласково, – я ведь могу и полностью исключить возможность побега. Например, отрезать тебе руки и ноги, – он потер подбородок, и прищурился, словно смакуя эту идею, – для меня они, знаешь ли, необязательны. Сделаю из тебя нечто по-настоящему прекрасное – статую получше тех, что ваяют оморонские бездельники. Как тебе идея, Полуликий?
Ужас с такой силой сдавил сердце Фэлри, что стало трудно дышать. Но он заставил себя посмотреть прямо в глаза Тайрону.
– Меня… зовут… Мелл Фэлри.
– А, ну да, – усмехнулся Тайрон, – так зовет тебя этот дурачок из-за Барьера. Ничего, скоро и ему, и всем ему подобным конец, а ты навсегда останешься Полуликим. Моим Полуликим.
Он не спеша поднялся по пандусу, и дверь бесшумно закрылась за его спиной.
Руки Фэлри подломились, и он рухнул лицом в мягкую, нежно-зеленую траву.
Закат над Омороном был фееричен – косые оранжево-алые лучи отражались от бесчисленных сверкающих поверхностей, играли на зеркальном покрытии башен.
Питер и Саруватари сидели на крыльце домика Инзы и, наблюдая закат, рассеянно грызли пищевые капсулы. Инза выставила всех под предлогом того, что «ей надо подумать».
После ливня в лесу приграничной зоны страшно парило. Легкий, как кисея, туман висел над влажной травой и могучими деревьями, лучи солнца преобразились в туманные столбы. Свет казался осязаемым, протяни руки – и наберешь полные пригоршни.
Фэлри дал их миру всего шесть дней, и пятый уже истекает. Но что происходит сейчас за Барьером, сколько на самом деле осталось времени? Кто знает, быть может, прогноз эр-лана оказался чересчур оптимистичным. Быть может, все уже погибли – и мама, и отец, все.
Питер думал об этом как-то отстраненно, без всяких эмоций, в груди было пусто и холодно. Безучастно наблюдал, как солнце опускается все ниже, туда, за Трущобы, за леса, и думал о том, что мало кому в жизни выпадает подобное – увидеть закат своего мира. Он помнил дом, где вырос, крыльцо, на котором вот так же, как сейчас с Саруватари, сидели они вдвоем с отцом и смотрели вдаль, на белую дорогу, уходящую через поле в лес.
Ждали, когда на ней появятся две усталые, пропыленные фигуры с котомками за плечами – мама и дедушка. А потом уже ждали только маму. По этой дороге когда-то ушел и тот, кого в разговоре с Питером родители упорно звали «твой дядя Айк» – хотя этого дядю Питер в жизни не видел и понимал, что вряд ли уже увидит.
Этот мир принадлежал ему, весь, без остатка – перистые облака, рой комаров у ворот, поляны, наполненные до краев, как чаши вином, цветущим золотарником, мшистый запах гниющей древесины, журчание ручьев и шорох разлапистых елей под порывами ветра.
Балбес Винни, другие мальчишки и девчонки, с которыми он вырос. Остался ли в живых хоть кто-то из них?
Как же дико, чудовищно осознавать, что ничего этого больше нет! Питер чувствовал себя страшно одиноким, затерянным в огромном чужом мире. Единственное, что у него еще оставалось – это Фэлри, его мягкая улыбка, ощущение его рук, его губ. Любовь и нежность в его синем узорчатом взоре. Вспомнились слова отца: «Если не будешь рубить с плеча, а попытаешься его понять – вы будете счастливы». И еще: «Я хочу, чтобы ты ушел с ним».
Отец как в воду глядел – похоже, ничего другого Питеру не остается…
– Эй! Эй! – Кто-то дергал его за рукав, отвлекая от мрачных мыслей.
В свете угасающего дня темная кожа Саруватари отливала медью, глаза сверкали, как прозрачные драгоценные камни.
– Послушай-ка, – она воровато оглянулась на закрытую дверь домика, – не знаю, что там придумывает Инза, но у меня появился план. Мы сможем убедиться, действительно ли эр-ланы непричастны к похищению вашего друга, и заодно нароем на них кое-какой компромат. Как тебе?
Питер невольно тоже взглянул на дверь домика, но Саруватари его успокоила:
– Она легко нас найдет через систему, если что. Полетели, время уходит, а мы ничего не делаем!
И то верно. Родители не одобрили бы его желание сдаться, пока еще есть надежда – пусть и призрачная. Мама никогда не сдавалась, даже в самых безвыходных ситуациях, и, если надо, тащила отца за уши из его упаднических настроений. «Подпинывая ногой под его прелестный зад», по ее собственному выражению.
Питер невольно улыбнулся. Мама, если бы только она была здесь, насколько все стало бы проще!
Но ее нет, а он не имеет права мямлить. Надо быть достойным ее – их обоих.
Он решительно поднялся с крыльца, и в этот
