– Думаю, что я должен работать, а ты – наблюдать. По моей вине мы застряли здесь, на краю земли.
– Посмотри на это с другой стороны, Купер. Мы застряли в месте, о котором другие могут только мечтать, так что прекрати извиняться и начинай работать.
Энни плеснула в сковородку масла, перегнулась через Чейза и поставила ее на огонь. Ее грудь коснулась его руки, и он замер. Всепоглощающее желание разгоралось в его крови и опускалось в низ живота.
Чейз отшатнулся и выронил из руки нож.
– Черт, – сердито сказал он, как будто это имело значение, как будто что-нибудь вообще имело значение, кроме его желания обнять свою жену.
Перед его взором, как видение, встало лицо Милтона Хофмана, лицо человека, которого она любила. Лицо Хофмана, который не мог любить Энни так, как он, потому что он действительно ее любил. Не снова, а по-прежнему. Никогда не переставал любить ее, пора в этом признаться.
– Энни, – сказал он низким голосом.
Энни посмотрела на него. В кухне, казалось, стало жарко.
В глазах Чейза она прочла призыв. И ее сердце в груди забилось. Она уговаривала себя не быть дурочкой. То, что происходило, не было реальностью. Реальность – документы об их разводе. И женщина по имени Дженет, которая ждет его в Нью-Йорке.
С другой стороны, разве не сказал кто-то из философов, что реальность – это то, что ты из нее делаешь?
– Энни! – прошептал Чейз. Он приблизился к ней, она потянулась к нему, закрыв глаза.
Запах горящего масла заполнил кухню. Энни резко повернулась, схватила сковороду и швырнула ее в раковину.
– Придется начать сначала, – сказала она с нервным смешком. И посмотрела на Чейза. – Я имею в виду ужин.
Чейз кивнул. Они отвернулись друг от друга и сделали вид, что очень заняты.
Энни поджарила лук, сварила порезанную картошку и сделала запеканку с тунцом.
Чейз сварил кофе и открыл пачку крекеров и коробку печенья.
Когда ужин был готов, они отнесли все в гостиную, поставили на низкий лакированный столик и сели, скрестив ноги, на черно-белые подушки. Ужинали в молчании, вежливом и безразличном, словно посторонние, которых посадили за один столик в переполненном кафе.
После этого вместе убрали посуду. Потом Энни взяла журнал, который нашла в кухне.
Чейз сказал, что пойдет прогуляется.
Энни сказала, что почитает.
Но не смогла. Черно-белые подушки были не слишком удобными. Кроме того, ее мысли витали далеко от журнала: она думала о часах, которые ожидали ее впереди. Предстояла целая ночь. Они с Чейзом… вдвоем в этом доме. И в этой спальне.
Как она выдержит?..
Она вздрогнула, когда Чейз вошел в гостиную.
– Извини, – сказал он, – я не хотел тебя пугать.
– Все в порядке. – Энни положила руки на закрытый журнал и сцепила пальцы. – Я думала, – осторожно сказала она, – то есть мне пришло в голову, что…
– Что?
Энни перевела дыхание.
– Ну, в том, что мы здесь оказались наедине, есть одно преимущество.
Чейз посмотрел на нее. Его глаза горели как угольки.
– Да, определенное преимущество…
Смысл, который он вложил в эти слова, был ей ясен. Энни почувствовала, что ее сердце готово вырваться из груди.
– Я имею в виду, – медленно произнесла она, – что никто не узнает, что мы собираемся делать. Никому не придется ничего объяснять… – Ее голос прервался. – Не смотри на меня так, – прошептала она.
Чейз закрыл дверь и уставился на нее.
– Ты хочешь заняться любовью?
От этого прямого вопроса у нее перехватило дыхание. Она покачала головой.
– Нет, я не сказала…
– Я хочу тебя, Энни.
Его голос был грубым, а лицо казалось перекошенным, но она знала, что таким его сделало желание. Знала наверняка, потому что именно таким оно становилось много лет назад, когда их взаимное желание было ненасытным. Они могли разговаривать, или просто сидеть и читать, или смотреть телевизор, и внезапно что-то повисало в воздухе. Она поднимала глаза – Чейз смотрел на нее, и то, что она читала в его глазах, заставляло ее соски набухать так, что их царапала ткань лифчика, а между бедер становилось горячо и влажно…
– Детка, – сказал он низким голосом, – я хочу тебя так сильно, что не могу ни о чем думать.
Казалось, прошла целая вечность, прежде чем Энни набралась сил для ответа.
– Мы не можем, – сказала она чужим голосом.
– Почему? Мы взрослые люди. Кому мы причиним боль, если сделаем то, чего оба хотим?
Мне, подумала она, мне, Чейз, потому что, если я разделю с тобой постель, я буду вынуждена признаться себе, что по-прежнему… что по-прежнему…
– Нет! – закричала она так, что воздух между ними задрожал. – Нет, – повторила она, и тут ей в голову пришла единственная мысль, за которую она снова ухватилась как за свое спасение: – Это будет несправедливо по отношению к Милтону.
– К Милтону… – Имя прозвучало в устах Чейза как непристойная брань.
– Да, к Милтону. Я помолвлена, и ты – тоже. Когда я говорила о том, что никто не узнает, что мы собираемся делать, и не будет задавать вопросы, я хотела сказать, что нам не обязательно спать в одной комнате.
– Понимаю.
Она подождала, не скажет ли Чейз еще что-нибудь, но он молчал.
– Конечно, в доме найдется другая…
– Нет.
– Нет?
– Посмотри вокруг, черт возьми. Здесь нет дивана. Нет даже кресла, за исключением кресла-качалки в спальне.
Энни уставилась на него, пытаясь понять, что привело его в такую ярость.
– Ну ладно, – сказала она, взглянув в потолок. – А что на втором?..
– Ты видела ступеньки?
– Ну… ну… нет. Нет, не видела. Но…
– Потому что наверху нет комнат. Только чердак, полный коробок. И летучих мышей. – Он скорчил гримасу. – Летучие мыши едят пауков. Впечатляющих пауков, размером с большую тарелку.
– Другими словами, ты хочешь сказать, что мы должны извлечь выгоду из сложившейся ситуации?
– Ты потрясающе догадлива.
Энни отбросила журнал и встала.
– Послушай, Купер, не будь таким высокомерным! Это не по моей вине мы здесь застряли, не забывай!
– Нет, – прорычал он, – не забуду. Если бы ты сразу вмешалась, если бы сказала нашей дочери, что она не может выйти замуж за Ника…
– Вот как, – фыркнула Энни, обходя его.
