Я никогда не думала, что выйти замуж — это венец и вершина всего, что может добиться женщина. Я никогда не мечтала стать женой принца. «Лови момент, — сказала бы любая из моих клиенток. — Хоть сколько-то, но поживешь с любимым, а там и забеременеешь, и никуда он уже не денется».
Денется. Еще как.
И дело даже не в этом. Я слишком хорошо видела, чем все кончится, и не хотела испытывать напрасные надежды. Чем быстрее теряешь голову, тем больнее разбивается сердце.
А я и так потратила слишком много времени, чтобы собрать себя по частям.
«Он не Игорь», — напомнил мне мой внутренний голос.
«Да, — подумала я. — Он намного сильнее, благороднее и лучше».
Но вряд ли это что-то меняло.
Генрих шевельнулся за моей спиной и мягко погладил меня по плечу.
— Неразлучники, — негромко сказал он. — Красиво поют, правда?
Я обернулась к нему. Улыбнулась. Надо было вести себя так, как ведет женщина после ночи любви с любимым мужчиной. И постараться не расплакаться от того, что все это не навсегда.
— Правда, — ответила я. — Уже несколько минут их слушаю.
Генрих все с той же трогательной осторожностью привлек меня к себе. Узкая кровать оказалась не такой уж и узкой… или это тоже была магия? Я поудобнее устроилась в его объятиях и сказала:
— У нас есть несколько дней…
Я сама не знала точно, что имею в виду. Несколько дней до возвращения доктора Кравена с зернами Геккеля? Или несколько дней тех отношений, которые до боли в сердце похожи на медовый месяц?
«В жизни бывает больше, чем одна любовь, — так сказала бы я-волшебница любой из своих клиенток. — Живите здесь и сейчас и не бойтесь будущего. То, что Игорь оказался мерзавцем, еще не означает, что все остальные мерзавцы. Возможно, именно сейчас вы встретили по-настоящему хорошего человека. И не делайте глупостей, не теряйте его».
— У нас намного больше времени, — сказал Генрих. Негромко, словно боялся спугнуть что-то, намного важнее птиц за окном. — Знаешь, что означает пара неразлучников рядом с мужчиной и женщиной?
— Что же? — спросила я. Генрих улыбнулся — я не увидела его улыбку, но почувствовала ее.
— Что эти мужчина и женщина будут любить друг друга, — ответил Генрих. — И проживут долгую жизнь в любви и согласии. Милли, я хотел бы жить дальше с тобой. Не разлучаться. Никогда тебя не терять.
Кажется, я тоже улыбнулась. Уткнулась лбом в его грудь, стараясь сделать так, чтобы он не увидел моего лица и всего, что на нем написано.
Я понимала, что в нем сейчас говорит только привязанность и благодарность, которые Генрих принимает за любовь.
Ничего кроме. Только это.
Мне захотелось заплакать — и рассмеяться от счастья.
— Милли? — окликнул он меня. — Милли, что-то не так?
— Нет, — прошептала я. — Нет, Генрих, все хорошо. Неразлучники никогда не расстаются, правда?
— Правда, — ответил он. — И мы с тобой будем такими же.
Вход в дом в самом деле зарос буйной зеленью. Когда голем сервировал нам завтрак, то я поинтересовалась:
— А как отсюда выйти? Хочется подышать свежим воздухом.
Голем повел каменюкой головы и проскрипел:
— Есть выход. Покажу.
На тарелках перед нами лежали корзиночки из теста с начинкой: я увидела креветки, курицу и ветчину в сопровождении сырных шариков и ломтиков жареной картошки.
— Традиционный южный завтрак, — сообщил Генрих. — Эти корзиночки называются саугадо.
Голем медленно двинулся в сторону выхода, и я спросила:
— А вы поели?
Голем остановился так, словно наткнулся на невидимое препятствие. Кажется, никто не задумывался о том, сыт ли он. И никто не обращался к нему на «вы».
— Нам не нужна еда людей, — проскрежетал он. — Но спасибо.
Кажется, глупо себя чувствовать стало входить у меня в привычку. Однако я удивленно заметила, что Генрих смотрит на меня с искренним уважением.
— Что-то не так? — спросила я, погружая вилку в начинку саугадо.
— Ты очень добрая, Милли, — улыбнулся Генрих. — И я, честно говоря, не перестаю этому удивляться.
— Почему? — кажется, теперь удивляться была моя очередь.
— Потому что благородные леди никогда не обращают внимания на прислугу, — ответил Генрих. — И уж конечно, им все равно, как она себя чувствует, и что ей нужно.
— У меня никогда не было прислуги, — сказала я. — Родителей я не помню, они умерли, когда я была маленькой. Меня воспитывала бабушка, и у нас было очень много забот.
Вспомнилась наша маленькая квартирка в доме на окраине и листовки, которые я раздавала на улице еще со школы, чтобы хоть что-то заработать. Потом листовки сменила ближайшая забегаловка, где я была раздатчицей, потом были ночные смены в круглосуточном магазине.
Когда бабушка умирала, то повторяла мне: не бросай учебу. Только учебу не бросай. Я и не бросила — просто бросилась на Игоря, первого, кто обратил на меня хоть какое-то внимание. Мне хотелось любви и душевного тепла, и я поверила, что Игорь способен дать их мне.
Но бывают люди, которые способны только забирать, а не делиться.
— Ты любила ее, — сказал Генрих. Я кивнула.
— Очень любила. Иногда бабушка делала похожие корзиночки, — я указала на саугадо. — Но, конечно, не с такой начинкой.
Генрих снова улыбнулся, и мне стало теплее на душе. И я сказала себе: неважно, сколько это продлится. Пусть однажды мы расстанемся — но пока у меня есть это утро и эта улыбка.
Вот что важно. Никто не отберет у меня моих хороших воспоминаний.
— Моя бабушка никогда не готовила, сама понимаешь, — сказал он, придвигая ко мне блюдо с разноцветными ломтиками фруктов, среди которых я заметила что-то очень похожее на самый обычный арбуз. — Однажды отец в шутку попросил у нее теплое питье, молоко с медом. Якобы приготовленное материнскими руками, оно имеет особую целительную силу. Мать так кричала на него, что люстра чуть не лопнула. Говорила, что она не служанка, а королева, и как такая глупость вообще могла вползти в его пустую голову.
— Я бы приготовила, — вздохнула я. Генрих взял меня за руку и произнес:
— Ты совсем другая, Милли. Знаю, это прозвучит банально, но ты очень много для меня значишь. И с каждым днем это все сильнее.
Мне сделалось неловко. Я давно заметила, что люди робеют перед по-настоящему важными вещами — и стремятся засмеяться и свести все в шутку, потому что боятся, что это может принести им боль. Может, из-за этого страха и любовь, и дружба уже потеряли свою ценность.
Зачем ценить то, что однажды можешь потерять? Проще притвориться, что это не имеет значения.
