Продержаться еще несколько минут, а там ему выдадут тарелку с едой, он утолит голод и уйдет. Интересно, чем его угостят? Супом? Мясом? Неважно! Когда в животе пусто, привередничать не приходится! Так рассуждал он про себя, когда вдруг увидел мальчика.
Тот стоял в дверях, прислонясь к косяку. Его, несомненно, выманила музыка, но в зал он входить не хотел. Десять лет, лицо еще по-детски круглое, кудрявые волосы… Все, как говорил Бьорн. Хальфред чуть не уронил скрипку. Мальчик смотрел на него как-то потерянно, безрадостно. Во всем его облике читалась глубокая печаль.
«Бедный мальчонка!» — подумал Хальфред; ему было стыдно за то, что он говорил на озере. Сам он, правда, никогда не хотел иметь детей. Зачем обременять себя? От детей беспорядок, шум, грязь. И потом, как бы он стал говорить сыну: «Вот вырастешь, сынок…» — «Вот вырастешь маленький», что ли? Но этого ребенка ему было искренне жаль.
Волчица тоже заметила Бриско. Она встала, подошла и наклонилась к нему. Он отстранился, не дав ей положить руку ему на плечо. Это движение говорило яснее слов: не прикасайся ко мне!
Даже на расстоянии угадывались уговоры женщины и упрямое молчание мальчика.
— Видишь, музыкант пришел…
— …
— Подойди поближе, тебе лучше будет слышно…
— …
— И у огня погреешься…
— …
— Не хочешь подойти? Ну, как хочешь…
Она вернулась за стол, оставив Бриско там, где он пожелал остаться, то есть в дверях и в одиночестве. Хальфреду так хотелось бы изловчиться поговорить с ним, хотя бы дать ему знать: «Бриско, мы пришли за тобой… твой отец здесь, всего в трехстах метрах… и колдунья Брит… мы тебя отсюда вызволим… понимаешь?» Но он мог изъясняться только мимикой. Он поднимал одну бровь, потом другую, потом обе, подмигивал, морщил нос.
Бриско смотрел на него с возрастающим любопытством. Чего хочет от него этот карлик, который корчит ему рожи, фальшиво играя на своей кукольной скрипочке? Так продолжалось некоторое время, и Хальфред уже истощил весь запас гримас, как вдруг его осенило. Ну конечно! Как он раньше не сообразил? Он оборвал недоигранную мелодию и начал:
«Как у Йона сани не скользят…
Ой да не скользят…
А настала ночь,
звездочки зажглись —
сани Йона вихрем понеслись…»
Уж эту-то песенку он знал и играл почти верно, да и пел неплохо, а главное, это была песня Малой Земли.
С первых же тактов, с первых слов Бриско насторожился, приоткрыв рот. Разве мог он забыть эту песенку, которую Сельма так часто напевала им на сон грядущий — ему и Алексу! Эта простенькая колыбельная до сих пор сохраняла для него обаяние тайны. Почему сани Йона понеслись, когда настала ночь? Потому ли, что подморозило? Потому ли, что Йон, застигнутый темнотой, стал сильнее нахлестывать лошадей? Впрочем, каков бы ни был ответ, это не имело значения. Дело было не в этом, а в звучании слов, в мелодии, в самой тайне… Бриско больше не слышал голоса карлика — он слышал, как Сельма, допев, спокойно и успокаивающе говорит: «А теперь давайте-ка спать, ребятки…» Он почувствовал щекой нежный поцелуй матери. Горе комком подступило к горлу.
Но не он один узнал песню, а вот этого Хальфред не предусмотрел.
— Хватит! — рявкнул Герольф. — Кончай пиликать!
Потом бросил проходящей мимо служанке:
— Дай ему поесть и пусть уходит.
Женщина взяла со стола чашку, плеснула в нее полполовника супа и протянула карлику:
— На! Похлебай, может, вырастешь!
Хальфред оставил насмешку без внимания и, не присаживаясь, принялся за скудное угощение. Это было все-таки лучше, чем ничего, но что бы ей не расщедриться на кусочек мяса! Вон его сколько еще осталось. Жалко ей, что ли? Все равно ведь остатки собакам отдадут!
Он не доел еще и половины, как вдруг его словно током ударило: рядом стоял Герольф, незаметно вышедший из-за стола. Остальные не обратили на это никакого внимания и продолжали болтать как ни в чем не бывало.
Герольф сверху вниз пытливо смотрел на карлика.
— Ты здесь откуда, а?
— Кто, я?
— Ты, кто же еще. Так откуда?
— Я… да так… ниоткуда… Брожу там и сям…
— А откуда ты знаешь песню, которую сейчас играл?
— Песню… которую?
— Последнюю. Не строй из себя дурачка.
— А, последнюю? Да это… уж и не помню… маленький еще был… то есть я хочу сказать, в детстве… кто-то из родни завез оттуда…
— Оттуда? Это откуда же?
— Ну, я хотел сказать… в том смысле…
Он сам понимал, что запутался и чем дальше, тем безнадежней вязнет. Как он ругал себя и свою глупость, которая вот-вот провалит все дело! По счастью, Герольф не стал копать глубже.
— Ладно, — пренебрежительно бросил он, — доедай и проваливай.
Хальфред не заставил себя просить дважды. Давясь, проглотил все, что оставалось, сунул под мышку скрипочку и поспешил к выходу. Бриско в дверях уже не было. Прямо как нарочно: так и не удалось увидеть ни как он пришел, ни как ушел. Ну ничего, все равно он много чего разведал.
Спускаясь к озеру, Хальфред все не мог опомниться. За несколько минут он пережил больше, чем за всю предыдущую жизнь. Он бежал со всех ног, словно за ним гнались собаки. Бьорн и колдунья Брит прятались под деревьями, и сначала он их не увидел.
— Где вы? — окликнул он, заранее обмирая от ужаса при мысли, что остался один.
Увидел их и кинулся навстречу.
— Я его видел! — крикнул он, едва переводя дух. — Он там, в замке!
Бьорн опустился на колени, поближе к карлику, и взял его за плечи.
— Ну как он? Здоров? Скажите, как он?
— Да, по-моему, здоров. Он выглядел грустным, но в остальном, мне показалось, ничего.
— Рассказывайте!
Хальфред рассказал обо всем, что видел: решетчатые ворота, усатый страж в парке, псы, огромные, как лошади, лестница, пиршественный зал; не забыл упомянуть и о подозрениях Герольфа.
— За вами не следили? — спросил Бьорн.
— Не думаю. А если и так, я их сбил со следа!
Бьорн впивал каждое его слово. Удостоверившись, что Бриско здесь, рядом, он теперь сгорал от нетерпения. Он уже предвкушал, как прижмет к себе своего мальчика, живого, теплого, так и слышал его голос: «Я знал, что ты придешь, папа… я знал, что ты не оставишь меня…» Он повернулся к замку. Там, наверху, все было недвижимо, словно застыло в морозной ночи, но где-то под крышей был живой Бриско. Спит ли он уже?
— Я пошел! — сказал Бьорн и шагнул вперед, сам не зная толком, что именно собирается совершить.
Просто ему вдруг стало невмоготу оставаться в бездействии, а полагаться на колдунью Брит показалось глупостью и трусостью. Если кто-то должен идти за Бриско, то только он, и никто другой. Но не успел он сделать и шага, как иссохшие пальцы колдуньи сомкнулись у него на запястье.
