при мысли о которой тем не менее все остальное, весь достаток и благополучие нынешней жизни Мод съеживались до размеров сохлого ядра ореха, до гнойно-желтого пятна раздавленной мухи.
Они чувствовали это по ночам – и она, и Маль, – лежа в мягкой постели под пологом из ткани-паутинки, в безопасной темноте большого теплого дома под защитой высоких стен. Прерывистый вдох Маль, холодок, пробегающий по рукам Мод: слышишь?
Сестры жались друг к другу, долго и напряженно прислушивались.
Утром Маль была вялой, с опухшими глазами, и если Мод пыталась ее разговорить или поиграть с ней, та начинала плакать, так что Мод в конце концов садилась рядом, обнимала сестру и тоже плакала бесполезными, бесконечными, безмолвными, сухими слезами. Они ничего не могли исправить. Малютка приходила к сестрам, потому что не знала, к кому еще прийти.
Женщинам дома Белен они об этом не рассказывали – другие тут ни при чем, этот дух преследовал их одних, только их.
Иногда в ночной темноте Мод садилась в постели и сердито шептала:
– Тихо, Грода! Ш-ш-ш, успокойся!
Бывало, после этого ненадолго наступала тишина, а потом тонкое жалобное хныканье раздавалось снова.
Мод не видела Вуи с тех пор, как они вошли в Город. Вуи принадлежала семье Хан, но с ней обращались не так, как с Мод и Маль. Дос тен Хан сторговал у человека Корня, поставщика невест, красивую девушку, и Вуи попала в число рабов, на которых Дос выменял свою невесту. Даже будь Вуи до сих пор жива, находилась она теперь там, где Мод не могла с ней связаться или разузнать о ней. Если смотреть на Город сверху – в тот единственный раз Мод довелось увидеть его с вершины гряды, – то, отделенный широким, полого спускающимся к западу ковром полей, лугов и лесов, он не выглядел особенно большим, зато изнутри он казался бескрайнее всех долин. В Городе легко можно было затеряться. И Вуи в нем затерялась.
По меркам Города, Мод созрела поздно, в четырнадцать. Хехум и Туджу провели в молельной комнате церемонию вступления Мод в возраст, целый день посвятив обрядам и песнопениям. Ей подарили новую одежду. Когда все закончилось, к желтому пологу ханана пришел Бид. Он вызвал Мод и вложил ей в руки небольшой, грубо сшитый мешочек из оленьей шкуры. В ответ на ее озадаченный взгляд Бид сказал:
– Знаешь, в деревне в этот день дядя девочки вручает ей делу.
Он развернулся, собираясь уходить, но растроганная Мод схватила его за руку и поблагодарила. Она смутно припоминала обычай, а кроме того, в полной мере сознавала, как рисковал Бид, решив сделать ей этот подарок. Людям Грязи запрещалось брать в руки иголку. Исключительное право на швейное дело принадлежало людям Корня. Рабу, пойманному с иголкой и ниткой, отрубали кисть. Как и его сестра Ната, Бид обладал добрым сердцем. И Мод, и Маль уже много лет называли его своим дядей.
Ната родила Ало тен Белену троих сыновей, которым в будущем предстояло стать жрецами и воинами рода Белен. По вечерам Ало часто приходил поиграть с малышами, после чего уводил Нату в свои покои, тогда как Бела в ханане почти не появлялся. Его приятель Дос тен Хан привел ему наложницу – яркую, соблазнительную, искушенную в утехах женщину, которая долгое время удовлетворяла все его желания. Он утратил интерес к сестрам-кочевницам, позабыл о своих планах обучить их всему необходимому. Девичьи дни текли в покое и радости. С годами более спокойными сделались и ночи. Мод теперь плакала редко и только во сне, от которого и просыпалась.
Но всякий раз, проснувшись вот так, она видела глаза Маль, широко распахнутые во тьме. Не говоря ни слова, сестры обнимали друг друга и лежали, пока не засыпали вновь.
Наутро Маль выглядела как обычно, а Мод не напоминала о прошедшей ночи, не то опасаясь расстроить сестру, не то страшась обратить сон в явь.
А потом все изменилось.
Бела и Ало послали за своей сестрой. Туджу отсутствовала целый день и в ханан возвратилась с видом суровым и холодным. Ее пальцы оглаживали эфес серебряного меча. Когда Хехум захотела обнять дочь, Туджу жестом велела ей не приближаться. После многих лет, проведенных в ханане вместе с Туджу, легко забывалось, что она женщина Короны – единственная среди них; что желтый полог отделяет от священной части дома не ее, но их, что она сама неприкосновенна. Теперь, однако, ей пришлось напомнить о своих правах.
– Они хотят выдать меня за того толстяка из людей Корня, чтобы завладеть его лавкой и ткацкими мастерскими на Шелковой улице, – сообщила она. – Но я не пойду замуж. Моим домом будет Великий храм. – Туджу обвела взглядом всех: мать, невестку, Маль, Мод, остальных рабынь. – Все, что принадлежит мне здесь, я отправлю туда, – продолжала она. – А Белу я предупредила: если он отдаст хоть пядь земли за ту женщину, которую сейчас жаждет заполучить, помощи от меня семье не видать. Пускай снова отправляется в набег за рабами, чтобы прокормить ее. И вас. – Она посмотрела на Мод и Маль. – Приглядывайте за ним, – сказала Туджу. – Ему пора жениться.
Бела недавно обменял свою наложницу и рожденного от нее сына на хороший участок пахотной земли и сразу предложил почти весь барыш за другую понравившуюся ему девушку. О свадьбе речи не шло: чтобы выйти замуж, женщина Грязи должна быть девственницей, а красотка, на которую положил глаз Бела, до него принадлежала не одному мужчине. Ало и Туджу наложили запрет на сделку, а заключить ее без их согласия Бела не мог. Как сказала Туджу, настала пора Беле вспомнить о своем священном долге: вступить в брак и произвести на свет детей неба от женщины, рожденной в грязи.
И вот Туджу покинула ханан и стала служительницей в Великом храме. Родной дом она навещала редко и только по официальным поводам. Отныне вместо нее вечерами в доме появлялся Бела. Угрюмый и беспокойный, точно цепной пес, он входил следом за Ало и смотрел, как маленькие сыновья брата бегают, играют и танцуют с другими детьми.
Он был высок ростом, красив, гибок и мускулист. С того дня, как Мод впервые увидела его в кровавом хаосе резни в деревне кочевников, Бела стал для нее «златокожим». После, в Городе, ей встречалось много златокожих мужчин, однако Бела, первый из них, оставался мерилом для всех прочих.
Мод не испытывала перед ним страха, проявляя лишь сдержанную опаску, как и подобает рабыне перед хозяином. Разумеется, он был избалован, но
