когда она и проснулась, я и не анализировал это: «для взгляда, завороженного такостью мира, причинно-следственные цепи зависают, не в них суть дела, они иррелевантны», писал В. Бибихин в «Узнай себя». Зачем ребенку анализировать, если мир един и прекрасен? Синкретичность может только восхищать – или пугать. Сейчас же отнюдь не хочу казаться таким аутсайдером и самоучкой, но я всегда читал то (да и писал об), что было мне интересно. Столько приходится делать в жизни неинтересного, вынужденного, столько вещей делают тебя, что хотя бы в книги можно падать свободным, free fall. И я отнюдь не закоренелый нонконформист, скорее конформист даже – тот восточный «путь мягкости» (перевод слово «дзюдо») дает иногда стратегически больше, чем открытые баррикады, хотя и не всегда удаётся ему следовать…
А, если не секрет, кем вы хотели стать в детстве? И почему в итоге был выбран Институт Азии и Африки?
Мечтами о летчиках-космонавтах-сыщиках никогда не болел, возможно, это и есть свидетельство аномалии… Всегда хотел заниматься литературой, только ею. В 11 классе угораздило прочесть Мисиму и Кавабату, Сэй Сенагон и Абэ. К тому же я решил, что западные языки можно освоить и самому, а вот восточные – лучше под присмотром и наставничеством. До сих пор, правда, фрацузский и немецкий, такие желательные мне, не освоил.
И кто были наставниками?
В ИСАА их было так много, я боюсь здесь всех не перечислить! Мой научный руководитель Виктор Петрович Мазурик, филолог, специалист по древней литературе, фольклору, чайному действу. Он весь в настоящем служении – читает все курсы, ведет всех диссертантов из магистров и аспирантов, читает открытые лекции, где его только ни попросят, – но если он все же напишет книгу о японской литературе, ментальности, духовности, эту книгу, могу не спорить, а утверждать, будут читать внуки нынешних японистов. Лингвист Евгений Викторович Маевский, не только потрясающе знавший японский, но и еще уйму языков (академик Виноградов, кажется, сказал, что «только первые 15 языков учить сложно»?), к величайшему сожалению, рано умерший. Я, кстати, пытался хоть как-то поклониться в ответ – делал для «Неприкосновенного запаса» беседы с японистами В. П. Мазуриком и А. Н. Мещеряковым (2010, № 3 (71)), опрос востоковедов (2014, № 1 (93))… Если у всех нас будет время и силы, сделаю еще.
Кстати, о Японии. В институте именно Мисима был выбран персонажем вашего диплома, а затем героем двух диссертаций и книги… Чем привлёк его образ?
Мисима – не самый мой любимый японский писатель (О. Дадзай – тоньше и даже трагичнее, и он менее космополит, больше японец). Но он безумно интересен для понимания, исследования. Его темы тотальной и убийственной красоты, прекрасной и сексуальной смерти, эстетического через/поверх политического, гей-бусидо – захватывают и сами по себе, но и могут быть прослежены, сравнены с соответствующими западными явлениями (а даже не компаративистика, но точки пересечения, общие точки Востока и Запада, Японии и России меня всегда влекли и привлекали). Его сложнейшая эстетическая система кажется экстраординарной, но если разобрать этот конструктор, то многие винтики там от Томаса Манна (его любимый писатель, об этом писали японские исследователи), а фундамент сего Лего – вообще в раннехристианской эстетике (сюжет, насколько мне известно, пока никем не затронутый, но я читал, скажем, о Псевдо-Дионисии Ареопагите, и поражался, у них буквальные почти совпадения в отдельных эстетических концептах)… Целое же здание, что он возводил на сугубой эстетике, заменяя (подменяя) ею этику, может быть сканировано, прочтено – как христианство с негативным знаком, Завет наизнанку, «отрицательная альфа мироздания» («Запретные цвета»)…
Какими были годы студенчества и аспирантуры?
Все гораздо интереснее, от бакалавриата через магистратуру к аспирантуре. Отпали лишние предметы – я, разумеется, понимаю, что закончившему Университет даже по литературоведению нужно прослушать курсы высшей математики и юридических наук, но в них, если честно, я не понимал ничего. К аспирантуре осталась литература (предмет диссертации), английский (ура!) и философия (а ее вот могло быть и больше, скажу я сейчас). Отпали – думаю, ни для кого ни секрет, что в МГУ, в ИСАА было много тех (потомственных), кого не интересовало ничего из изучаемого, подчас и даже обретение диплома – незаинтересованные, лишние люди. С другой стороны, в магистратуре и аспирантуре все, конечно, уже работали. В России нет системы грантов для ученых (я не говорю о том, что нет и зарплаты – моя мама в Университете с 45-летним стажем преподает за деньги, которыми возмутился бы таджик-дворник), мы всегда все совмещаем, науку и деньги, интерес и бремя. Хотя я сознательно выбрал совмещать: можно было бы сидеть, как многие литераторы, где-нибудь в редакции за 2 копейки, но с уймой свободного времени. Я же после аспирантуры всегда работал на/в фирмах, точнее японских или международных организациях: времени на литературу крайне мало, но можно не щеголять в обносках, куда-то ездить, ходить на концерты… Скорее всего, я не прав, – ведь кто подсчитает процент ненаписанного из-за нехватки времени, усталости? – «не пытайтесь повторить в жизни то, что делают наши герои». А возвращаясь к магистратуре-аспирантуре, полной метанойей была, конечно, годичная стажировка в Японии…
Расскажите об этом подробнее…
Раньше же была традиция – для завершения воспитания и усвоения (претворения) университетских недорослей слать за границу: это абсолютно верно, только совсем продвинутые в состоянии достичь просветления, сидя под родным деревом Бодхи. Год в Японии на изломе тысячелетий – с 1999 по 2000 – был адским раем. Только два момента. Время: это сейчас ТЦ под Токио и под Москвой – родные братья, тогда же Япония была дальше России на несколько небес (банальное техническое – когда у нас было очень престижно ходить с мобильным размером со стационарный телефон, в Японии уже все дети в метро ныряли в маленькие смартфоны). И место: мне повезло, мой буддийский Университет не только находился между хайтековским Осака и старинным Киото, но и в самом Киото было очень мало русскоговорящих (за дружбу ли с корейцем и американцем или все же за роман с моделью из Шанхая, – меня прозвали в общежитии «международным человеком»). Мы не остались в Японии, прошли через этот колодец преображения – все это результировало в языке (после ИСАА мы могли перевести сессию ООН, но иногда не знали банального ежедневного сленга), диссертации, а кампус, киотоские речушки под ивами и прочее японское мне снилось постоянно до тех пор, пока я не стал регулярно ездить в японские командировки… Я никогда не хотел уехать из России (хотя такие предложения были), но вот этот режим мне нравится – все более крайнего прессинга дел, красных
