«К чему вы клоните, сударь?» – хором сказали Матье Дюран и граф.
«К тому, господа, что я, несчастный восьмидесятилетний старик, не нашел ни поддержки, ни справедливости ни у человека из народа, ни у знатного аристократа».
Противники прикусили языки, поскольку возразить им было нечего.
«Вы человек из народа, господин Дюран?»
«И я горжусь этим!»
«А вы знатный вельможа из древнего рода, господин де Лозере?»
«Я не кичусь этим», – возразил граф крайне кичливо.
«Так вот! – Старик повысил голос: – Вы оба, вы, Матье Дюран, и вы, граф де Лозере, вы оба бесстыдно лжете».
«Сударь! – вскричали противники, вскочив с места. – Подобное оскорбление…»
«Сядьте, господа, сядьте, прошу вас, приказываю вам, наконец. Если надо и если моих восьмидесяти лет недостаточно, чтобы вы выслушали меня молча и с почтением, то я произнесу слово, которое, возможно, заставит вас слушать меня на коленях».
– На коленях! – Поэт начал с особым вниманием прислушиваться к рассказу.
– На коленях, – повторил Дьявол. – Слово было сказано, дело было сделано. Слушайте дальше.
Банкир и граф поразились торжественности, с которой зазвучал голос господина Феликса. Казалось, одна и та же догадка, одно и то же подозрение поселились в сердцах двух мужчин, и они вгляделись в старика с чувством уважения и страха, а затем сели на свои места, опустив головы. Старик молча смотрел на них, в его взгляде читались торжество и боль. С усилием взяв себя в руки, он довольно спокойно продолжил:
«Я знаю историю каждого из вас, господа, но не стану их пересказывать. Я поведаю вам историю моей жизни, она послужит предисловием к вашим, которые вы затем сможете повторить, как обычно».
Господин Феликс умолк, как бы собирая воедино свои воспоминания, затем заговорил голосом твердым и решительным:
«В тысяча семьсот восемьдесят девятом году я был коммерсантом в Марселе, до той поры дела мои шли блестяще. Я был женат на женщине, которая подарила мне двух сыновей, одному в ту пору было около четырнадцати лет, другой был на год младше».
Матье Дюран и граф де Лозере встрепенулись, но господин Феликс сказал тоном, не допускавшим возражений:
«Не прерывайте меня, господа, это было так давно, что я могу сбиться, если мне будут мешать. Старший из сыновей уже четыре года учился в Англии. Я предназначал его для коммерции и хотел, чтобы он с младых ногтей познакомился со страной, которая особенно в то время была для нас образцом в промышленности. Младший приступил к учебе в одном из парижских коллежей. Как многие другие, я не тревожился, когда революция начиналась, но события нарастали и угрожали погубить мое состояние. Тогда я перевел восемьсот тысяч франков в Англию на имя моего старшего сына и вызвал из Парижа младшего, поскольку тучи сгущались над моей головой.
Вы знаете, господа, до каких крайностей доходили в то время революционные страсти. Я узнал, что меня причислили к аристократам, так как богатство тогда, как и нынче, равнялось дворянству. Возможно, мне удалось бы отстоять себя в суде, но я дрожал при мысли об ужасных бунтах, которые уже разыгрывались в Марселе и которые грозили докатиться до моего дома и погубить на моих глазах жену и сына. Я принял меры: я поместил все средства, какие мог, в Генуе у господина де Фавьери, отца того господина де Фавьери, которого вы знаете и который в то время был еще совсем юным молодым человеком, и в феврале тысяча семьсот девяносто третьего года тайком сел на корабль и отвез жену и сына в Геную.
Я рассчитывал, что мое отсутствие не будет долгим, но мои враги прознали о нем и немедленно занесли меня в список изгнанников. На мое имущество наложили арест, меня приговорили к смерти. Этот приговор мало что значил для человека, оказавшегося вдали от эшафота. Но они пошли дальше: они потребовали ликвидации моего торгового дома, и поскольку на все мое имущество был наложен секвестр, то ввиду моего отсутствия легко удалось доказать его крах и приговорить меня как злостного банкрота.
Я хотел вернуться во Францию, чтобы оспорить этот позорный приговор, несмотря на угрозу моей жизни. Слезы жены и уговоры господина де Фавьери остановили меня, я решил отправиться в Новый Орлеан, чтобы опередить новость о моем осуждении и не дать возможности тем, кто разорил и обесчестил меня, завладеть значительными суммами, которые мне должны были главные коммерсанты этого города, знавшие меня лично, так как я уже трижды побывал в Америке. Во время моего краткого пребывания в Генуе я познакомился с господином де Лоре и одолжил ему различные суммы денег. Как и многие другие, он бежал от приговора и привез с собой свою пятнадцатилетнюю дочь и юношу-сироту, последнего отпрыска старинного рода, опекуном которого он являлся. Этого молодого человека звали Анри де Лозере… Не прерывайте меня, – сказал господин Феликс графу, попытавшемуся вставить слово. – Итак, я уехал, оставив в Генуе жену и сына, которому в ту пору было уже семнадцать, на старого господина де Фавьери и господина де Лоре. Я велел сыну ждать от меня новых распоряжений».
– Надо отметить, – прервал рассказ Дьявол, – что с самого начала Матье Дюран и господин де Лозере несколько раз пытались остановить старика, бросая на него умоляющие взоры, но старый господин Феликс удерживал их, приказывая им молчать или останавливая одним лишь властным взглядом. Его слушатели сидели бледные, дрожащие, они не смели поднять глаз даже друг на друга.
Дьявол намеренно сделал это отступление, и Луицци разгадал его причину: Сатана ожидал замечаний от поэта, но тот, так часто вмешивавшийся в начало рассказа, теперь, похоже, стремился лишь поскорее узнать развязку. И Сатана, убедившись, что достиг своей цели, продолжил историю таким образом, как если бы господин Феликс сам решил ее сократить:
«Многочисленные события, о которых бесполезно сейчас вспоминать, и затрудненность сообщения в военное время помешали мне закончить дела так быстро, как я надеялся, я не имел возможности послать известия своим родным и ничего не знал об их судьбе, только через четыре года я смог свободно вернуться в Европу. Перед самым отъездом я получил письмо от известного вам господина де Фавьери-сына, который сообщал мне страшные новости. Эпидемия опустошила Геную. Господин де Лоре умер, юный де Лозере также, жена моя скончалась, а мой сын, переведя на свое имя все средства, которые я оставил у господина де Фавьери-отца, сбежал с дочерью де Лоре. Все эти события произошли до его приезда к отцу, которого, говорилось в письме, унесла та же роковая болезнь, что и мою жену. Убитый этими печальными известиями, я отправился в Англию, чтобы найти хотя бы моего старшего сына, но узнал, что он также снял со счета все средства, которые я ему оставил, и покинул Англию, сказав, что хочет соединиться со мной в Америке. Я вернулся в Новый Орлеан и оттуда стал по крохам собирать известия о Леонарде Матье, моем старшем сыне, и о Люсьене Матье, моем младшем сыне, так как меня зовут Феликс Матье, но никто ничего не слышал об этих двух именах. А теперь вы, господин Матье Дюран, и вы, господин граф Люсьен де Лозере, не могли бы вы сообщить мне что-нибудь о моих детях?»
