и в целом об историческом авангарде и футуризме… Для радикального искусства последних полувека – уже какой-то другой keyword, причём для успешности произведения важно, чтобы его этический смысл «мерцал», двоился: для автора художественный жест должен быть «дерзостью» (иначе какой полёт фантазии?), для публики и консервативной критики – «наглостью» или даже «хамской выходкой» и т.п. (иначе какой скандал?).
Ещё по поводу indignatio… Неизменно цепляют за душу посты самого эмоционального, наверное, поэта-блогера Рунета (двойное слово в его случае означает и чередование двух видов деятельности как разных амплуа, и их гибридизацию) – Аркадия Семёнова. Ценность его жизненного эксперимента я вижу, в том числе, в неполном различении высказывания этического и художественного. То есть в записях у него на стене встречаются и чисто эстетские стихи, и острые (жёлчные, скорбные и т.д.) высказывания на политическую и социальную злобу дня, – но чаще всего смешаны в разных пропорциях оба жанра. Конечно, всё это можно встретить у многих блогеров, но тексты Семёнова – нечастый случай – одинаково сильны и нравственным чувством (с которым я далеко не всегда солидарен, но тут я просто читатель, благодарный автору за редкую подлинность), и собственно качеством текста.
Этот фактор – подлинность – отличает и другого известного писателя-блогера, Владимира Тучкова. (Не говоря уже об отсутствии рисовки, которая в блоггинге почти повсеместна.) Восхищает нравственная выдержанность – иначе не скажешь! – его высказываний на политическую тему. Тучков, как и Семёнов, способен вынести суровый (т.е. полный сарказма) приговор обеим сторонам любого конфликта, – рискуя стать для части комбатантов по обе стороны «нерукопожатным» (т.е., на интернет-сленге, расфренженным). Которые, конечно, вполне хорошие люди, просто ненароком забыли отключить то, что называется «интеллектуальным идиотизмом».
А здорово меня увело от вопроса про интересы в литературе? Такая эпоха, видимо. Как будто мировой текст ещё не насытился заново, после великой ризомы постмодерна, этическим компонентом, и взывает к элементарным инъекциям морали. Смешно.
Ты активно устремлён в будущее. Активно, потому что инициируешь всяческие сообщества творческих людей (Крымский клуб, Боспорский форум), занимаешься организацией культурного обмена, открываешь (почти в географическом смысле) новые старые земли (Африка, Антарктика, острова и прочее), проводишь конференции. О каком будущем ты мечтаешь? В каком идеальном – политическом, культурном – укладе бы хотел бы жить?
Мне кажется, именно сейчас – впервые за десятки лет – я стал различать более-менее реалистические, неутопические черты так называемого лучшего будущего. Речь, конечно, не о реальном прогнозе, но о реальном шансе…
Мой утопизм происходит, по самоощущению, опосредованно от раннесоветского социального футуризма, того самого, который так точно передал Платонов, и который с 1920-х годов выродился в СССР не везде. Он жил и жив – в атавистической, быть может, форме – в области науки и искусств. Когда-то я принял [воображаемую] эстафету широкого футурологического взгляда от Брэдбери, Стругацких и особенно – Лема, с его «Summa Technologiae» и ещё десятком великих книг, которые имел радость читать в оригинале.
.
Есть понятие «расширения сознания», понимаемое обычно как «движение к интегральному видению и пониманию и в конечном счёте – к божественному сознанию». Последний пункт мне пока не очень понятен, но очевидно необходимым (если не основным) элементом расширения сознания я считаю именно расширение идентичности.
Часто «идентичность» сводят к примитивному ключу для манипулирования людьми, игнорируя её сложную природу. На самом деле, идентичность – это элемент картины мира, один из главных её элементов: собственные координаты субъекта в мире, в полисистеме сообществ и иерархий. Координаты эти он либо задаёт себе сам, либо, если не ощущает для этого сил, принимает от социума.
Представители вида Homo sapiens, к сожалению, достаточно редко позиционируют себя как [прежде всего] особи вида. «Широк человек, слишком даже широк, я бы сузил» – говорит герой Достоевского несколько о другом, но автоматизм эмоции фраза передаёт хорошо. Человек машинально зауживает свою идентичность до национальной, этнической, конфессиональной, кастовой и т.д. принадлежности: так он чувствует себя более защищённым.
. Человечество, очень вероятно, этого не оценит, и не сумеет тебя защитить.
И здесь хочу привести другую, менее известную, но не менее великую цитату. Она связана с поползновением на свободу слова со стороны государства – какого конкретно, неважно: здесь важна именно принципиальная фокусировка проблемы и путей её решения на уровне человечества:
«Я надеюсь на международное обсуждение, на дебаты и реформы… Если этого не будет, то мы обречены как вид…»
Автор высказывания, один из не слишком многих людей сейчас, публично демонстрирующих позицию общечеловеческую – Бредли (Челси) Мэннинг. Человек рисковал практически пожизненным тюремным заключением, а по одному из пунктов обвинения ему грозила смертная казнь. Он пошёл на это не ради частностей или мифологем, – например, чтобы доказать, что в беспрецедентном росте рисков для человечества виновна одна-единственная страна. Он пожертвовал собой ради идеи свободы высказывания, и в его мотивах нет никакой политики. Разве что био-политика в её самом расширенном, глобальном изводе.
Мысль Мэннинга можно рассматривать, в том числе, как развитие ключевых идей системного антропологического учения Ибн-Хальдуна (XIV век), предтечи великих европейских экономистов. Тот заявлял, что «уничтожение человеческого рода» совершается при отсутствии справедливости, подразумевая под последним посягательство на частную собственность. И кстати, тоже не боялся отстаивать свои убеждения в опасных обстоятельствах – вплоть до беседы с Тамерланом.
Моим главным (и пожалуй, единственным) кумиром в жизни был и остаётся Нельсон Холилала Мандела. Но великодушие поступка Мэннинга и размеры предполагавшейся платы за него соизмеримы с общечеловеческим масштабом подвига Манделы. (Напомню, южноафриканский лидер стремился к гармонии и равенству между всеми этническими группами своей страны, включая бывших эксплуататоров, – невзирая на то, что его собственная судьба была ими искалечена, – и препятствовал ответной дискриминации белых после падения апартхейда.)
Ключевые слова здесь – «великодушие» и «общечеловеческий». И они связаны тесной связью с понятием идентичности.
Русское слово «великодушие» в очень многих контекстах имеет смысл трактовать именно как расширенную идентичность. Архаичный, но вечно актуальный пример той самой народной антропологии. Душа – это не абстракт и не зыбкая субстанция, но объект, имеющий габариты, могущий быть измеренным! И эти «размеры» прямо связаны с количеством (объёмом?) чужеродных человеческих феноменов, которые мы готовы принять, приять… Я бы даже уточнил термин технически: не «величина» души, но «вместимость». О настоящем гуманисте можно будет сказать: «человек ёмкой души».
Вообще, в основе представления об этих «габаритах» – примитивная ассоциация размеров тела со способностью вести себя «великодушно», например в значении «терпимо».
