многое, на карту поставлена не только его честь, но и честь медицинского факультета. Скоро уже сто лет, как слушается в парламенте бесконечная тяжба докторов Сорбонны с парижскими аптекарями. Девяносто один год назад антимоний отравителя Парацельса был объявлен злым ядом и запрещен, но все же аптекари продолжают торговать им, а дело об антимонии все тянется и тянется, хотя само название его уже вошло в поговорку. Нет, пожалуй, ни одного доктора или аптекаря, которому за это время не было бы предъявлено какого-либо обвинения. Теперь настал его черед. За себя Патен не боялся, президент парламента Талон был его старым приятелем, но надо было не просто оправдаться, а выиграть дело против корпорации, которой покровительствует сам кардинал Мазарини. Значит, здесь не годятся ученые рассуждения и цитаты из древних; единственное, чего боится итальянец, — смех веселых парижан.
Патен задул свечу и улегся спать, решив, что завтра будет говорить без записей.
С детских лет он усвоил афоризм божественного Гиппократа: «Излишний сон подобен смерти». Часы на башне Отель-де-Виль показывали всего четыре утра, когда доктор, накинув на плечи плащ, вышел из дома. Патен не боялся ходить по парижским улицам в одиночку. Крупная фигура, уверенные быстрые движения, прямой резкий взгляд серых глаз, даже лицо: впалые щеки, орлиный нос, борода клинышком — все при взгляде на Патена наводило на мысль об искателе приключений, а не о почтенном докторе медицины. Да и шпага у доктора Патена была гораздо длиннее, чем те игрушки, которые обычно носили ученые люди.
Ги Патен спешил к больному. Вообще-то он не мог похвастать обширной практикой. Медицинский факультет Сорбонны насчитывал сто докторов, а это слишком много даже для такого огромного города, как Париж. Самое же прискорбное заключалось в том, что большинство больных предпочитало обращаться не к ним, достойным мужам, имеющим право «лечить здесь и во всем мире», а к всевозможным шарлатанам, самозванцам, долгополым хирургам из коллегии святого Козьмы и к прочей дряни. Даже короткополые — брадобреи, не получившие никакого образования, последнее время настолько обнаглели, что начинают отнимать кусок хлеба у докторов. Но хуже всего обстоит дело с аптекарями. В их сумрачных лавках можно найти средства от чего угодно. У народа создается впечатление, что, кроме арабской кухни аптекарей, не нужна больше никакая медицина. Вот почему так важно выиграть сегодняшнее дело.
На улице святого Иакова Патена ждали. Его сразу провели в комнату больного. Это был худенький мальчик лет десяти. Он еще спал. Бледное лицо с заострившимися чертами сливалось с подушкой и было бы почти не видно, если бы не яркая красная сыпь, покрывавшая лоб и щеки. Ребенок страдал скарлатиной.
Патен взял его за руку, нащупал чуть заметную ниточку пульса. Конечно, мальчонка сильно ослабел после двадцати кровопусканий, сделанных ему за последние десять дней, зато стремительность блуждающей влаги у него уменьшилась, жар спал, коже вернулась бледность, исчез даже роковой треугольник на лице. Теперь можно приступать к лечению слабительным. Древние в этом вопросе единодушны: всякую воспалительную лихорадку следует лечить удалением избытка крови и очищением желчных путей. Кровопускание и слабительное — вот два друга врача. Правда, в последние годы среди самих докторов появились противники благодетельного кровопускания. Особенно обидно видеть в их числе великого Рабле. Веселый доктор описал некогда болезнь, названную им ангиной, и запретил применять при ней кровопускания. Он же объявил, что детям кровопускание вообще не может быть показано. Но в этом вопросе Патен был несогласен с Рабле. Там, где говорят Гиппократ, Гален и Павел Эгинский, автор Пантагрюэля должен молчать.
— Давайте больному сироп из ревеня, — сказал Патен кормилице, молча ожидавшей его решения. — Сироп сделайте сами: отварите стебли ревеня в белом вине и добавьте немного меда. Кроме того, давайте ребенку пить сухарной воды или ячменного отвара, сколько вместит и даже несколько больше. Если ревень не окажет своего действия, больной должен принять олеум рицини. В аптеке следите, чтобы вам не подсунули фальшивое масло. Настоящее касторовое масло должно быть прозрачно, прохладно, иметь слегка горьковатый вкус и не иметь никакого запаха. Вечером я, возможно, зайду еще раз.
С этими словами Патен развернулся и вышел из комнаты. Мальчик, вздрогнувший во сне при звуках докторского голоса, снова затих.
Времени до начала процесса оставалось уже не так много. Патен успел вернуться домой, облачиться в красную докторскую мантию и четырехугольный берет, взять нужные книги, сесть на лошадь (недостойно звания было бы явиться на заседание пешком) и вовремя прибыть во дворец юстиции.
Народ уже начинал собираться. Доктора Патена узнали. На него показывали пальцем, кричали «виват!», улюлюкали. Толпа была настроена воинственно, но еще не знала, на чьей стороне ее симпатии. Судебный пристав встретил Патена у дверей парламента и отвел его в небольшую комнатку, где доктор мог собраться с мыслями в последние минуты перед началом дела.
Ги Патен был медиком догматической школы. Всякое новшество, особенно в медицине, поначалу опасно — это он усвоил твердо. С детских лет врезался ему в память один случай. Тогда он, сын почтенных юристов, заболел редкой и не слишком опасной болезнью — английской потовой горячкой, а какой-то негодяй уговорил его отца лечить сына рвотным вином. До сих пор доктор Патен помнит скверный металлический вкус во рту, разъедающую горечь желчи, судороги выворачиваемого наизнанку тела, дрожь в ногах и долгую, много дней не стихавшую головную боль. Шарлатан подсунул ему дурно приготовленный препарат. Юный Ги выжил чудом и на всю жизнь возненавидел минеральные лекарства. К тому же он был воспитан на произведениях древних авторов, его кумирами были Платон и Цицерон, Гомер и Вергилий. Все, что шло от древних, было хорошо, даже имя свое Патен произносил на старинный лад: Гюи, хотя уже тогда чаще можно было услышать краткое Ги. Когда же Патен начал изучать медицину, он увидел, что никто из великих врачей прошлого: ни Герофил, ни Цельс, ни мудрейший Гален, ни Руф из Эфеса, ни тем более сам божественный Гиппократ, — не давали больным много лекарств. А что сказал Гиппократ — то сказал сам бог. Полифармация же получила свое начало от Гебера и других арабов, у которых было много трав, но мало знаний.
Вот с чего началась борьба Ги Патена против злоупотреблений фармации, приведшая его сегодня в этот дворец.
Большой зал во дворце юстиции был набит битком. Свыше шести тысяч парижан пришли послушать, как будут разбирать скандальное дело. В первом ряду восседали аптекари, в парадных кафтанах с пышными жабо, с цеховыми медалями на груди. Глядели фармацевты настороженно и
