«Вы хотите сказать, аристократичной буржуазией».
«Да, да, вы правы, господин Дюран; я заложу приданое невестки, выполню все условия контракта и погашу свой долг перед вами».
Банкир не отвечал, и, выждав мгновение, де Лозере спросил:
«Ну, как? Что вы обо всем этом думаете?»
Матье Дюран вдруг резко поднялся и промолвил, стараясь придать голосу и осанке как можно больше возвышенности:
«Мне кажется, сударь, что вам следовало бы обсудить это предложение с маркизом де Беризи, ибо вам, аристократам равного, как я полагаю, ранга, гораздо легче прийти к взаимопониманию. Но, раз уж дворянин, близкий ко двору, опасается довериться в чем-то провинциальному дворянину, чувствуя огромную разницу в… умонастроениях, то, думаю, сударь, ваше предложение стоило бы адресовать скорее английскому негоцианту, нежели французскому банкиру, буржуа благородному, а не буржуа из простонародья».
Де Лозере побледнел; искорки ненависти вырвались из его глаз, но, сдержавшись, он поклонился и с презрением в голосе проронил:
«Вы, Матье Дюран, – мещанин, я – граф де Лозере; дистанция между нами слишком велика, чтобы я смог узреть оскорбление в ваших словах».
«Перед вами человек, который вполне способен слегка подправить вам зрение», – со злостью выпалил банкир.
«Лишь бы оно приобрело остроту шпаги, – выдохнул граф, – этого будет достаточно».
«И остроту, и длину, если вам угодно».
«Угодно!» – бросил де Лозере, удаляясь.
На следующее утро к банкиру от имени графа де Лозере пришли де Фавьери и де Беризи и попытались примирить соперников, которым ни возраст, ни положение не позволяли столь легкомысленно относиться к собственной репутации; но никакие уговоры, продолжавшиеся два или три дня, ни к чему не привели – драчуны рвались в бой. Тогда, немало удивленные подобным упрямством, маркиз и граф заявили, что не могут быть секундантами на дуэли, истинная причина которой им неизвестна. Банкир был первым, кому они высказали это замечание, но Матье Дюран отказался раскрыть причину ссоры, сославшись на то, что ее секрет принадлежит господину де Лозере.
Де Лозере, когда ему передали ответ банкира, счел за лучшее хотя бы в общих чертах рассказать маркизу де Беризи и господину де Фавьери, зачем он нанес визит Матье Дюрану и какой неприятностью все обернулось, не преминув тем не менее отметить, что Матье Дюран повел себя как человек чести, раз не поторопился выдать чужой секрет; банкир же, в свою очередь, не смог не одобрить поведение господина де Лозере, который жертвовал своей гордыней ради устранения препятствий, мешавших их встрече с оружием в руках.
– Дуэль состоялась, – вставил поэт, – и банк лопнул.
– Нет, – возразил Дьявол, – по крайней мере, не тогда.
Теперь уже не составило большого труда заставить обоих противников признаться, что серьезной причины для поединка у них не было. В самом деле, они оба руководствовались скорее инстинктивным чувством личной неприязни, нежели чрезмерной щепетильностью в вопросах чести, и раз уж обстоятельства их ссоры стали известны, то они, опасаясь конечно же открыть истинную причину взаимной враждебности, вскоре заявили о своем полном удовлетворении.
К тому же вся эта история кончилась благополучно для господина де Лозере, так как маркиз де Беризи предложил ему расторгнуть их договор по той причине, что нашелся новый покупатель на его лесные угодья в лице старого господина Феликса из Марселя, который на редкость резво поспешил вмешаться, лишь бы ссора между Дюраном и де Лозере не получила серьезных последствий.
– И снова господин Феликс тут как тут в нужный момент! – воскликнул поэт. – Нет, решительно он вышел из-под пера господина Скриба – один из тех славных малых, что при желании с легкостью найдут миллион-другой в карманах собственных штанов!
– Хм, – хмыкнул Дьявол, – это не лишено определенного высшего смысла. У древних в развязке их драм всегда появлялся бог: et deus intersit – как говорил Гораций. Господин Скриб для той же цели использует миллион, и если бы я был способен во что-то верить, то предпочел бы как в литературе, так и вообще бога Миллиона божкам типа Юпитера или Аполлона.
Ответив так поэту, Дьявол продолжил свой рассказ:
– Меж тем у де Лозере, согласившегося на предложение маркиза, на счету в банке Матье Дюрана остался миллион двести тысяч франков. Банкир, как только узнал о новых намерениях де Беризи, вверившего в его распоряжение свои средства, немедленно предложил де Лозере выплатить ему его деньги; но де Лозере посчитал делом чести просить Дюрана хранить их у себя, не желая давать недавнему недругу повод для подозрений в недоверии, которое не имело даже права возникнуть, когда удача так улыбнулась ему.
С другой стороны, Дано согласился на сделку, предложенную ему Дюраном, и последний занял место предпринимателя перед ипотечными кредиторами, а следовательно, должен был отдать этим заимодавцам миллион двести тысяч, а Дано – шестьсот тысяч франков, что вместе с ранее выданными им Дано четырьмястами тысячами составляло в сумме два миллиона двести тысяч франков – цену, за которую он приобретал недвижимость Дано.
А вскоре разразилась Июльская революция.
– Великая революция! – пылко воскликнул поэт.
– Сомнительное утверждение, – скривился Дьявол.
– Которая направила Францию по пути социального прогресса…
– И отменила закон о разводах.
– …сбросила с пьедестала аристократию…
– И возвела на него офицеров национальной гвардии.
– …возвысила народную нравственность…
– И открыла танцевальный зал Мюзара.
– Вы затаили злобу на нашу революцию, господин де Серни, – сделал вывод поэт.
– За что? За то, что она не принесла ничего хорошего? Так я от нее ничего и не ждал. В отличие от Матье Дюрана, который надеялся на великие перемены и дождался – банкротства.
– Как? Он разорился?
– Слушайте дальше.
II
– Если я внятно разъяснил вам в начале моего рассказа на примере господина де Беризи, как Матье Дюран использовал вложенные в его банк средства, как он помещал их в государственные ценные бумаги в ожидании какой-либо выгодной операции; если я достаточно прозрачно обрисовал вам положение банкира перед лицом многочисленных клиентов, то вы должны понять, какие огромные убытки он понес, когда, вынужденный быстро возвращать все денежные вклады, находившиеся на счетах в его банке, он стал продавать пятипроцентные облигации, которые приобретал по сто десять франков, за восемьдесят семь франков и трехпроцентные, которые стоили восемьдесят два франка, по шестьдесят два.
Гигантской пертурбации, привнесенной этой революцией в коммерческие дела, хватило, чтобы так обесценить государственные облигации и подорвать состояние тех, кто владел ими как залогом собственных долгов. С другой стороны, обесценилось все, особенно жилье в Париже, который моментально опустел. В результате операция с Дано, которая была бы весьма прибыльной в любое другое время, оказалась убыточной, когда Матье Дюран был вынужден все обратить в наличные, чтобы вернуть деньги вкладчикам, и он едва выручил миллион восемьсот тысяч франков за недвижимость, которая обошлась ему в два миллиона двести и за которую он надеялся получить три миллиона.
